НЕПОКОРНЫЙ САСУН

К 100-летию сасунского восстания

Журнал «Исторические науки», 2005 год, № 5.

О Сасуне известно еще со времен Тамерлана (Тимура), сумевшего разгромить Золотую Орду и завоевать полмира, однако сломить гордых сасунцев ему так и не удалось. Оттуда вышел Давид Сасунский, легендарный герой армянского эпоса; родом из Сасуна был и Андраник**, Сасунский орел, как любовно называли его в народе, возглавивший в апреле 1904 года вооруженное восстание сасунцев против усиливавшегося произвола турецких властей и бесчинства регулярных войск султана, а также башибузуков – «гами-де». Против 10 тысяч турецких войск и 7000 вооруженных курдов выступил отряд сасунцев, состоявший из 800 гайдуков. Что же помогало Сасунским героям выдерживать кровопролитные битвы?

Об одном из эпизодов Сасунского восстания – рассказ талантливого армянского писателя Аветиса Аракеловича Агароняна, написанный по горячим следам событий и опубликованный в 1905 году в женевском журнале «Знамя».

Нина Северикова

Аветис Агаронян. Храбрец гор

Она была дочерью гор, рожденной однажды в холодную, мрачную ночь из угрюмых, скалистых пещер.

В ее облике не было ничего женственного, привлекательного, и только одежда выдавала ее пол. Обожженное зимними холодами и летним зноем лицо, словно отлитое из бронзы, хотя было крайне выразительным, но неприветливым и строгим. Острый нос, черные, сросшиеся брови, круглые беспокойные глаза хищной птицы, на которые часто-часто опускались редкие ресницы, когда Азрэ была разгневана или смущена чем-то. Ее сильный, торчащий вперед подбородок тоже был очень далек от женственности и свидетельствовал о ее непоколебимой воле, которая была сродни этим каменным скалам… Ее костлявое, однообразно-ровное тело, торчащее на длинных, жилистых ногах, казалось отлитым из бронзы. Узкая плоская грудь – без проблеска материнства. Наверное это и было причиной того, что природа воздержалась подвести дитя к этой иссохшей груди, не доверив этой женщине потомства.

Азрэ была бездетна – бесплодное дерево, одиноко торчащее в этих скалах. И ее походка – будто высохшее дерево, оторвавшись от корней, вдруг двинулось, взявши разбег.

Вытянутые назад длинные тонкие руки, поднятая голова, всегда смотрящие вдаль глаза, будто в ожидании кого-то – она напоминала дикого барана этих мест, стерегущего пасущееся стадо.

Ее худощавая фигура совершенно лишена была тех женственных, волнообразно раскачивающихся движений, которые определяют и дают особое очарование плодовитому материнству.

Неизвестно, чем она привлекала мужчин, но трижды была замужем и трижды овдовела, ни разу не родив.

В селении часто шутили: «Надо зажечь свечку в храме, чтобы Азрэ никогда не имела детей, а то неизвестно, какое чудовище родится от нее». И Азрэ не стала матерью, оставшись лишь «Сестрой Азрэ» или «Губительницей», потому что с каждым из своих мужей прожила лишь один год.

Поговаривали, что Азрэ охотно в четвертый раз пошла бы под венец, но уже не было желающих, потому что, как думали мужчины, от ее супружеской постели было очень близко до могилы.

«Сестра Азрэ» или «Губительница», по-видимому, ей это было все равно, отвечала на такие шутки еще более острыми шутками и проходила мимо.

Но в селе Гомер так до конца никто и не узнал, что в душе у этой сильной, строгой женщины таилась чисто женская нежность, что в ее разочарованном сердце молча рыдало обманутое материнство.

– Да прах вам на голову! Разве все дети в селе не мои? – говорила она осмеивающим ее бесплодность женщинам, и в ее словах таилась печаль и горечь раненого материнского сердца.

Говорила так, но к малышам была равнодушна, любила только избранных героев – Сероба, Мурада, а в последнее время мечтала об Андранике, которого еще не видела.

Азрэ постарела, не став матерью, но больше всех матерей славилась не только в селе Гомер, но во всем Сасуне. И это не потому, что трижды была замужем и имела мужские манеры, а потому что в бурной, боевой жизни Сасуна всегда участвовала как мужчина. И эта жизнь приняла для нее форму трех в высшей степени ясных и понятных законов.

Так, она знала, что Сасун должен всегда воевать, когда турецкие и курдские разбойники ступят на его границы, потому что вершина Цирана, Энкузнак и Фофокар – не место для поганых; второе – воюя, надо спешить в горы, третье – нужно всегда за собой поджигать села, чтобы враг не нашел убежища и припасов.

И Азрэ во время боев всегда сама поджигала Гомер, начиная с собственной хижины. Это и было причиной того, что она вместо того, чтобы сказать. что на Сасун было четыре набега, с гордостью восклицала: «Этими вот руками четырежды поджигала Гомер».

В героическом и злополучном 95-м году знавала Рес Гргоя, рассказывала она, а в Муше вместе с другими сасунскими женщинами первый камень на голову турецких полицаев метнула тоже она – это был факт.

– Эх, Азрэ, когда еще этими вот высохшими руками подожжешь нашу деревню? – часто подшучивали над ней женщины.

Азрэ принимала серьезный вид, протягивала руку к горам.

– Вот когда тот Храбрец спустится с гор и знак подаст, тогда и подожгу. «Храбрец гор» был Андраник, который уже много лет в Сасунских горах со своими смельчаками стерег народ, осевший на этих скалах.

И однажды с гор спустился Храбрец со своими смельчаками. Сасун был в опасности, надо был оставлять село. Оно быстро опорожнялось, люди уходили в горы.

Молча и безропотно, как бы давши обет, этот железный народ оставлял свои места и очаги, взяв кто что мог из своих пожитков, и с дыханием последних неистовых бурь, из снегов, царапая обледенелые скалы, извилистым караваном выходил к горным вершинам, сливаясь там, наверху, со скалами и облаками.

Вооруженные мужчины вместе с атаманом, расположившись вверху села, мрачно смотрели из-под хмурых бровей, как их престарелые отцы, женщины и дети уверенным шагом невозмутимо проходят впереди.

Никто не считал нужным бросить толпе ободряющее слово, никто не советовал, куда и как идти. Каждый знал свое дело – это был разработанный годами метод борьбы: женщины и дети со стариками – к недосягаемым вершинам, а воюющая часть с ружьями в руках – за камнями, готовая встретить врага. Только один раз стоящий в центре толпы бледный и строгий мужчина, подняв голову от ружья, сказал два слова: «Проходите скорей». Это был Андраник …

И ни одного ропота из уст стариков, которые, возможно, в последний раз оставляли свой древний очаг, с которым было связано столько воспоминаний, и ни капли слез из глаз женщин, бросавших врагу свое многолетнее хозяйство, а вместе с ним, быть может, и жизнь своих мужей и братьев, даже малыши не испускали воплей, они мерзли, пристав к подолу своих матерей, похожие на детенышей горных ланей, и, дрожа, шли вместе с ними к горным вершинам.

Шли молча, и это молчание в момент крайней опасности был гордым и торжественным пренебрежением, которое дети этих горных Храбрецов бросали в лицо насилию. Шествие было таким торжественным, и лица были исполнены такого благоговения, как будто они шли давать обет самому духу Свободы, обитавшему там, на недосягаемых вершинах.

Замерзший снег с сухим и неприятным скрипом крошился под ногами, местами они скользили, наклонившись, кое-кто палкой или тесаком прокладывал тропинку в замерзшем снегу. Ветер дул все резче и резче, сухие зерна снега били в лицо. Люди синели от холода, грызли губы, чтобы не стонать, и снова поднимались. Вверх … только вверх…

Лишь раз оглянулись назад, когда клубы дыма поднимались над селом – все хижины горели, и снова ни единого ропота, ни одной жалобы, только тихий шепот пронесся по рядам.

– Это Азрэ, – прошептали и замолкли.

А вдали село продолжало дымить, пламя пожирало столько труда, плоды кровавого пота стольких лет!

Время от времени сильное течение ветра рассеивало дым, и в селе виднелась женская фигура, черная и яростная, как злой дух, с воспламененным лоскутом в руках. Она металась от одной хижины к другой, с одной улицы на другую, и там, где она появлялась, пламя бежало за ней подобно огненному дракону.

Ужасающей была Азрэ! Десятки раз она пропадала в огне, будто пламя пожирало ее иссохшее тело, и десятки же раз снова появлялась, всегда бегом, поджигая тот или другой дом.

Расположившийся над селом, за стенами разрушенных хлевов, вооруженный отряд ждал приказа Главного, который, откинув назад шапку и подставив лоб холодному ветру, то острым взглядом, то через подзорную трубу рассматривал даль.

– Старуху убьют, – тихо произнес он.

Отряд молча смотрел вдаль.

И точно, чуть далече от села, кверху от равнин, приближалась огромная черная масса; она расширялась как потоп, извивалась и сужалась и снова угрожающе появлялась. Это была турецкая армия и множество курдских бандитов – многотысячный кровожадный сброд, который двигался по направлению к селу Гомер, к Сасуну, неся с собой кровь и разрушение.

И ни одного движения в рядах смельчаков, стоящих к верху от села, только брови еще больше хмурились и опускались ниже, да зрачки еще больше суживались, чтобы лучше определить движение врага. – Окликни, сынок, – приказал Главный стоящему рядом товарищу – Старуху убьют, жалко, пусть бежит, довольно.

Один из гайдуков оглушительно позвал: «Азрэ, Азрэ», – и ущелья прогремели: э…э…э…

– Гей, го! – был ответ, и из дыма и пламени села вырвалась она – эта страшная старуха, опаленная, черная и безобразная, вырвалась и побежала вверх по горам, к отряду.

Она была уже близко, но вот остановилась, наверное для того, чтоб на миг перевести дух, оглянулась, с гордостью и восхищением посмотрела на багряную красоту своей разрушительной работы… потом же, вместо того, чтобы продолжать подъем, она вдруг двумя руками ударила себя по голове и снова побежала вниз, к горящему селу.

– Азрэ, Азрэ… – позвал тот же голос.

– Остался дом священника, откликнулась она.

Немного погодя женщина снова пропала в огне и дыму, и вот загорелся одиноко торчащий на краю села белый домик – жилище священника.

Атаман покачал головой, и на его строгом лице заиграла улыбка – так блестят на замерзшем снегу бледные лучи зимнего солнца. – Старуху наверняка убьют, – пробормотал он недовольно и снова посмотрел в трубу.

Враг был уже близко: его край достиг села, и, пригвоздившись, остановился. Сразу после этого дружный грохот ружей смешался с ревом огня. Сверху ответили. Дым закрыл им поле зрения, вытянув шеи и направив дула ружей на врага, они молча смотрели из-под морщинистых лбов.

Азрэ забылась, она пропала в пламени пуль.

Враг после небольших колебаний описал круг, и один рукав его появился с правой стороны села.

– Огонь! – прогремел строгий и резкий голос Главного. Ружья гайдуков одновременно затрещали, дружный грохот прогремел в горах – вражеский фронт переполошился и попятился назад.

– Огонь без конца! – снова послышался приказ, уже не было остановки: начался неистовый бой. Многотысячное войско, как растерянное чудовище, мотало головой то влево, то вправо, и каждый раз отступало под полями верхнего малочисленного отряда.

– Гей, го, ударьте, родные, святой Братец вам в подмогу, джан! – это воскликнула Азрэ за спиной воюющих. Никто не понял, да и времени не было думать, как спаслась эта беспримерная старуха.

– Огонь! – гремел атаман, и горы, звеня, вторили раскатистым эхом.

– Джан, джан, Андраник, – повторяла старуха с каждым ударом, обегая позиции, смотрела, пытаясь узнать, который из них Храбрец гор, ее сын, но не могла определить, а спросить не решалась.

Она хорошо слышала этот гордый голос, поднимающийся из отряда, который приказывал – «Огонь», но не могла разобрать, который атаман: все были гайдуками, все боролись с одинаковой яростью.

– Вай, ослепнуть бы мне! – вдруг вскричала она. – Грудь твоя открыта, умереть мне за нее. – И она, схватившись за огромный камень, со стоном понеслась, чтоб поставить его перед одним из воюющих, там, где стена была низкой. Наклонилась, но вдруг опустила камень, попятилась назад, упала на спину во весь свой длинный рост, простерла руки и осталась неподвижна. Ее взгляд помутился, долгое тело, распластавшись, еще более удлинилось. Тот, чью грудь она хотела защитить, наклонился, с нежностью взял голову старухи и положил себе на колени.

– Воды…

Ей дали воду. Старуха, полуоткрыв глаза, протянула руки, кого-то ища.

– Чего ты хочешь, Азрэ?

– Храбреца гор… Андра…

Она не знала, что обнявший ее голову был тот самый Храбрец гор, Андраник, и она, сама того не ведая, заслонила камнем его грудь, принеся себя в жертву.

– Это я, – едва прошептал смущенный мужчина. Глаза полководца увлажнились, он еще больше наклонился над старухой, и как сын поцеловал ее холодный лоб.

Руки Азрэ с последней силой обвились вокруг его шеи, и она едва прошептала: «Я тоже… люблю… Андран…Храбрец гор, Лар, мой Лар…» И счастливая улыбка застыла на ее бледных губах.

Азрэ умерла – село горело, враг в этот день был отброшен назад с большими потерями, а мирный караван продолжал свой путь из снегов и льдов, все выше и выше к орлам…