| |
* * *
Я знаю: время сегодня сбилось,
Рванулось в ночь, оступилось в крик.
Я помню место. Оно мне снилось.
Осенний ветер. Чужой язык.
Как будто руку, мне подавала,
Края изломов твоя скала.
Тебя не будет. Я понимала,
Но отчего-то ждала, ждала.
И зарастает уступ порога
Густой, не знавшей тебя травой.
Дорога, в тысячу миль дорога.
Возня Медведиц над головой.
И вскрикнет эхо. А не ответь я -
Забьется плачем: “Лети, спеши!..“
Но я останусь - ценой бессмертья
Тобой отравленной вновь души.
* * *
Звук шагов долетел из тумана.
На колени упало шитье.
Как утешить тебя, Несмеяна,
Сероглазое счастье мое?
Леденея от новой потери,
Словно ночью от крика: “Горим!” -
Замираю у собственной двери,
Оглушенный молчаньем твоим.
Меня все пред тобою порочит:
Шелест книг и огарок свечной
И сосед, прибежавший средь ночи
За лекарством для дочки больной.
Словно вижу: меж бревен постылых -
Только скрипнет еловая гать, -
Закусившая губы, не в силах
Ни уйти, ни остаться, ни лгать.
* * *
Отрывок
Приходит ветер - и слетает к сикомору,
Приходишь ты...
Беглая запись рукой учителя на обороте
ученического папируса середины XIII в. до н. э.
Мне двадцать пять, но это тоже возраст.
А по сравненью с ними - я старик.
Мой класс - вертеп, но я к нему привык,
И мне почти не нужен этот хворост,
Лежащий под учительской рукой.
А личной жизни - ноль со знаком “минус”.
Я правлю ученический папирус
С таким же отвращеньем и тоской,
С какими был он автором написан.
Потом уйдет обедать малышня,
Придет учитель Нахт, из-под залысин
Нахмурится на свитки и таблички
И примется отчитывать меня
По старой, но не брошенной привычке.
“Рамзес, они тебе на шею сели...”
И в том же духе добрых два часа.
А ветер с Нила задувает в щели,
Дразня, доносит смех и голоса.
Ты можешь быть в одной из этих лодок.
Но мне не избежать моих колодок,
Где каждый жест рассчитан, будто взвешен.
Читаю “Песнь о битве при Кадеше”
И чувствую, как голос мой звенит.
Спустя два дня - привычно жалкий вид:
Мальчишка в строках вязнет, будто в иле.
Что взять с ребенка - взрослые забыли!
Но как же хорошо сейчас на Ниле!
Там волны обожжет закатом скоро,
И ветру лоб подставит сикомора.
Я исправляю строчку за строкой,
Ловя ошибки в медленном ответе,
И чуть не плача, за моей рукой
Следят глаза... какие все же дети!
Один твой голос слышу я из хора,
И влажно пахнут лотоса цветы,
И эхо замирает в дальнем гроте.
Рука взлетает - и на обороте:
“Приходит ветер - и слетает к сикомору,
Приходишь ты...”
* * *
Все сильнее снег.
Только лес и ты,
И озерных трав
Сны и шелесты.
Словно рысьим мехом
Метель клубит.
Под ногою спят
Льды и проруби.
Все сильнее снег.
Не найти лыжни.
Волчья ягода,
Да боярышник.
И в сугробы рушится
Свод небес.
Это волчий лес,
Это птичий лес.
Он пургою пьян,
Он растет в снегу.
Кольцевой дороги
Стихает гул.
И к исходу ночи
Найдет звезда
Только лес и снег
Вместо города.
* * *
И так по-детски хочется быть с ними...
Все лучшее бывает вопреки,
Еще один, последний раз - о Риме!
В последний раз... не отнимай руки.
Мозаичными ломкими кусками
Дробится память, наплывает зной.
Но все уже рассказано - не нами.
Увидено, исхожено - не мной.
Но мы же знали, что нам будет сниться
В обманчивом уюте и тепле,
Когда мы снова выбрали родиться
На обреченной, гибнущей земле,
Где небо юно, - и еще не знают,
Как мы шептали в наш последний год:
“Такие страны так не погибают!
Мы встанем. Все наладится. Пройдет.”
Шептали пересохшими губами.
И над собою насмехались вдруг.
И шли дожди, и где-то за дождями
Какие-то когорты шли на юг.
Те самые, - что нас непобедимей.
Те самые, - с крестом на рукаве.
Еще один, последний раз - о Риме.
А дальше... дальше только о Москве.
* * *
От Уходящего - уходящей.
Из тишины, золотой и шёлковой
пряди зелёных плющей выращивай,
переплетая над книжными полками.
По холодным лбам оконных
стекол, и дальше - по просветлевшим
лицам обоев - сплетаться кронам их,
литься по пальцам окоченевшим,
виться, скрывая мир металлический.
Время беспомощных умолчаний
в прошлом. У ветра - почти католически
привкус нарушенных обещаний.
Разочарование в Боге -
дети! Их слышат! Но эта ровность,
выброшенность посреди дороги,
Неба - в тебе - разочарованность,
необратимостью нас ломая,
нас - береженых! - покрыла рожью.
Будут снега в этом странном мае
рваться назад - за твоею душою.
* * *
Корсика. Июнь.
Лампа с кожаным абажуром,
Влажный камень шершавых стен.
Я сегодня играю - с шулером
В невозможной земле измен.
На холщовом сиденье стула
Выгибается лунный блик.
За обшлагом твоим мелькнула
Заскорузлая тройка пик.
Под иззубренным скальным крошевом
Нарастает солёный гул.
Ночь латает мундир поношенный,
Лоб разгладился, и прильнул
В полумгле не определившийся
Эполет к твоему плечу.
Как ты холодно возмутишься,
Если я тебя уличу.
* * *
Моих рук не позорила власть, и я
Никогда не несла ярмо.
Не хватайся рукой за подол счастья -
Счастье вернется само.
Ты везучий: минуют лихие люди,
Улыбнется простивший друг,
Но не этим губам умолять о чуде
Вне законов и вне заслуг.
На засовах закрытых дверей не висни,
Когда сорванный голос стих.
Если наши стихи недостойны жизни, -
Мы не станем просить за них.
Ты бетонную клетку шагами меришь,
Твоя тень на стене бледна.
Неужели, мой ангел, ты веришь
В то, что жизнь у тебя - одна?
* * *
|
