| |
* * *
Сухумских роз недвижное кипенье.
Шелка́ небес над спящим кораблём.
Абхазской речи клёкот и шипенье,
Как перекличка змея с журавлём.
Храпит арба, и кашляет мотыга.
Айва жирна, и мандарин в поре.
И облака густая мамалыга
Висит на малахитовой горе.
Цедит вино абхаз неторопливо.
Куда спешить, тем паче, нет войны…
Жена мудра, растёт джигит сопливый,
И ждёт в стакане сладкое Лыхны.
Абхазия, ленивая царица,
Лежит, как Феникс, в тлеющей золе.
Сухум, Сухум, ты должен повториться,
Как тост за процветанье на земле.
* * *
Мне снятся сны твоей Паланги,
Где камнем стал сосновый сок,
Где волн нестройные фаланги
Хоронит пепельный песок.
Застыли там в янтарной бездне
Песчинки страхов и грехов,
Слова, как звёзды, бесполезны,
Там ткут созвездия стихов.
Там чайки молятся по-вдовьи
Стечению небесных рек
И дюн беззвучных дух медовый
Хранит тебя, как оберег.
* * *
Египет
Под «Алёнушку» виски
Домодедовский выпит.
Самолет уже низко.
Здравствуй, папа Египет!
Может быть, за страданья
Дашь мне пропуск из тлена…
Ну а вам – до свидания,
Стюардесса Елена.
Бродит зной стеарином
Над пылюгой бетона.
И висит мандарином
Главный бог Эхнатона.
Сфинкс, похожий на мопса.
Фараоны – как Дуче.
От Хефрена с Хеопсом –
Две мистических кучи.
Нила мутная лава.
Жаркий камень Каира.
Это – мертвая слава.
Это – мумия мира.
О, бессмертия вирус,
Звёзд египетских танец!
То – шершавый папирус.
То – нефритовый глянец.
Красота Нефертити
Веки Вечности щиплет…
Лена, виски плесните…
До свиданья, Египет!
* * *
О, что со мною ты наделала, Эллада!
Не жду я никого, мне никого не надо.
Сижу на берегу, считая паруса.
Не знаю ничего и не боюсь конца.
Ведь вечность – лишь дитя, играющее в шашки,
Злокознен ли мой рок, рожден ли я в рубашке –
Я должен стать слепым, в глазницы солнце влив,
И наизусть читать каракули олив.
* * *
Я поймал глазами точку,
Притаился и затих.
Зацепился ум за строчку
И раскручивает стих.
Беззащитный, как мышонок,
Угодивший вдруг в мешок, –
Ты беги, беги, стишонок,
Превращайся, сын, в стишок.
Пусть вокруг враги лихие,
А ты слаб и нагишом –
Запишу тебя в стихи я
Навсегда карандашом.
Настрочу я двадцать строчек –
И немножечко умру…
Ну а ты беги, сыночек,
И найди себе нору.
Забирайся в норку эту,
Отсидись там тридцать лет –
И иди гулять по свету,
А меня на свете нет.
* * *
Москва моя, моя измена,
Любовница моя.
Медуза Метрополитена –
Ой, где ж края?..
Намедни ехал рыжей веткою –
Беляево – ВДНХ,
Болтая с Ленкой-малолеткою…
Эх, час греха!
Прощай, москвичка моя рыжая,
Зелёные глаза.
- И где ж теперь тебя увижу я?
- Речной вокзал.
Темны туннелей катакомбы,
Как в первые века.
А в переходах-тромбах –
Москва-река.
Избороздили люди ветками
Москвы концы.
Не видят напрочь пятилетками
Детей отцы.
А ну-ка выйду я на Соколе.
Горит нутро.
Приму граммульку где-то около –
И вниз, в метро.
Моя прекрасная Елена,
Москва моя.
Круты у Метрополитена
Любви края.
* * *
Мне явилась царица Сахара.
Тень оазиса. Сизый араб.
И сквозь пальмовых лап опахала
Злого солнца колючая рябь.
И дымится, как свежая рана,
На полу с каркаде пиала.
И сухие экстазы Корана
С минарета дарует мулла.
И колдует над адским кускусом
Дочь хозяина дева Фатьма.
Луч гуляет по девичьим бусам.
А в очах её – жаркая тьма.
Не мольба там, не страсть, не угроза –
Тень Каабы, без выси, без дна.
Так не вянет сахарская роза,
Потому что из камня она.
И стремглав вечереет Сахара
Под луны колыханье седой,
Под витание чайного пара,
Словно Духа над Первой Водой.
* * *
Электрички мои, электрички,
Застекольные ливня косички,
И забеги знакомых картин,
И ладонью нагрет дерматин.
И нагрета за пазухой фляжка,
И сырка раздербанена плашка.
И напротив – студентка-краса.
И до Яхромы четверть часа.
А на сердце – всё датский вопросец,
И кемарит народ-богоносец,
Соток строго у каждого шесть,
А житьё – то малина, то жесть.
Электрички мои, электрички,
То вопите вы, как истерички,
То кряхтите, как дед, тормозя.
Как в судьбу, в вас не верить нельзя.
* * *
Бессонница. Толстой.
Сейчас убьют Ростова.
И ливень льёт густой,
Густой, как слог Толстого.
Младенчески чисты,
Жестоки и наивны,
С бессмертием на «ты»,
Ноябрьские ливни.
Не ведают невзгод,
Ни в чём не виноваты…
Я пью из года в год
Их шёпот сладковатый.
Полвека позади
Сомнений, снов, касаний…
А русские дожди
Не знают расписаний.
Застенчив их манер,
Отрадна их истома.
Несуетна, как ер
Из желтенького тома.
Мгновение, постой.
Дай счастья мне простого.
Бессонница. Толстой.
Сейчас убьют Ростова.
* * *
Устав в пути к Эчмиадзину,
Снял с плеч затекших аксакал
Со спелой алычой корзину
И сел в тени костистых скал.
Июльский день трескуче жарок,
И губы вязки без воды.
Несёт он братии в подарок
Золотоокие плоды.
Поставит, охнув, на ступени
Он, как обычно, алычу.
Возжжёт в печали песнопений
Он от свечи свою свечу.
И будет слушать скорби хора,
Как реку слушает утёс,
Без вдохновенья, без укора,
Без суеты, без слов, без слёз.
Так помнит брат о смерти брата.
Валун так смотрит на откос.
Так на двугорбье Арарата
Глядит, молясь, Каталикос.
* * *
Баллада о клерке
В вечернем Париже осеннем
Витраж Нотр-Дама померк.
Пойдет прогуляться по Сене
Замученный офисом клерк.
Гуляет он, чтоб не ругаться
С супругой сварливой Мадлен.
Он русский процентов на двадцать,
Потом писателя N.
Он выпьет из фляги немного
Какой-то коньячной бурды.
Откуда такая тревога?
Зачем это чувство беды?
Где взяться надсаде у клерка?
К чему этот русский шансон?
И водки, и теплой и терпкой,
Плеснёт ему сонный гарсон.
И где-то под утро нахлынет
Надрыв, что негадан-неждан.
Запахнет скитаньем в пустыне
Палёный парижский каштан.
И вот на сто сорок по левой,
Пока предрассветно темно,
К погосту Святой Женевьевы
Летит вороное Рено.
Светлеет парижское небо.
Обряд немудрён и не нов:
Краюшка нечёрного хлеба
На стопке нерусской Smirnoff.
Лишь древняя галльская глина
Хранит да на датах роса
Беспаспортный сон о Неглинной,
Безвизовый путь в Небеса.
* * *
Будет летняя химера
Истязать жарой людей.
Ты в Москве откроешь эру
Кратковременных дождей.
Ты возникнешь ниоткуда
И исчезнешь в никуда.
Ты мне явишься, как чудо,
Лишь на дождь и – навсегда.
Ты придешь, когда мне плохо.
Ты найдешь, как первый стих.
Ты начнешь в душе эпоху
Сладких ливней городских.
Ты возникнешь, как поверье,
Сотворясь из ничего,
Королева подреберья,
Ева сердца моего.
Ночью, ливневой и длинной,
Я напьюсь за нас двоих
Допотопной пряной глиной
Губ податливых твоих.
И нашепчет мне украдкой
Полуночный нежный змей
'Искус яблочный и сладкий
Кожи ливневой твоей.
И над жизнью, не похожей
На пустую колею,
Будут пахнуть твоей кожей
Грозы в Битцевском раю.
* * *
Закончен трехдневный тропический ливень,
Суровая сутра забытых веков,
Прозрачная притча. И радужный бивень
Пронзил перламутровый крем облаков.
О, как он до боли был радостно-краток,
Час проводов ливня, миг тысячи дел,
Срок лепета пальм, и двоящихся радуг,
И мокрых шлифованных глиняных тел.
Но снова над морем, курлыча, живая
Недобрая пакля шлёт огненный сноп.
И скрежеты грома. И эхо, зевая,
Льёт первые капли. И снова – потоп.
* * *
Мычит малахитом Бенгальский залив,
Шипит слюной бытия.
Двойник-океан мой, твой труд кропотлив
И тщательна вечность твоя.
А синий сингал прилёг под платан,
И спит, как тысяча будд.
И нам бы в нирвану, мой брат океан,
Хотя б в какую-нибудь.
Но дух мой изменчив, как пламя свечи,
И жизнью истерзан, как тёс.
И с рыком разодранной в гневе парчи
Волна карает утёс.
* * *
Это – солнца глазные рези
На разбитом морском стекле.
Это – ящерица, что грезит
На зелёной, как медь, скале.
Это пахнущий вспоротой дыней
Сахаристый Атласский снег.
Минарета верблюжья гордыня.
Марсианский зверёк фенек.
Предрассветная тень павлинья.
Муэдзина мерцающий рёв.
И разбрызганная на глине
Асфоделей венозная кровь.
Это нефти цветущей пена.
Смолянистый мазутный жир.
Туарег, пьющий хаш степенно.
Это детство моё – Алжир.
* * *
Мой март, ты жемчуг и свинец,
И мокрый пепел талой хляби,
И сердца выпавший птенец,
И водостоков ропот бабий.
Надежд немые пустыри.
Пережитого гул шаманский.
Нисан мой № 43,
Лосинки сумрак Гефсиманский!
Вот-вот светильники зажгут.
Успеть бы только, март мой судный,
Души лохмотья свивши в жгут,
Пройти через проезд Мазутный…
* * *
Овстуг
Россия. Осень. Утро. Овстуг.
Безмолвных лет чугун литой.
Кутьёй морозной пахнет воздух
И тих, как колокол пустой.
Чуть серебрится абрис тучи,
И кашель слышен за версту.
Тревожный жаворонок Тютчев
Идет в беседку по мосту.
Балкан распоротое брюхо.
Раздрай славянский. Крымский срок.
Всё просчитал он зло и сухо.
Всё он предвидел. Все предрёк.
И что ж? В намеченные сроки
Отозвались его слова.
И он устал, как сто пророков.
Он стар. Денисьева мертва.
Туман слоится, наползая,
И гул вселенский в голове.
И хищно-нежная борзая
Дрожит на цыпочках в траве.
И снова рифмы-самозванцы
Стучатся в снежные виски.
И нервно скомканные стансы
Плывут, как в Вечность, под мостки.
* * *
Живу, предчувствую, молчу.
По окнам ливней хлещут плети.
Я землю грешную топчу –
Ещё сто снов – и полстолетья.
А у души, невесты сна,
Уж нету ни хлыста, ни нянек.
Трещат суставы, как сосна,
И тело тлеет, как торфяник.
Как в прорубь звёздный Козерог,
Гляжу во мною прожитое.
И дух томится, чуя срок,
В своем божественном настое.
Всё вроде есть: не гол, не бос.
И жизнь почти без опечаток.
И в сорок с лишним вдруг, до слёз –
Любви молоденький початок.
И сердце сильно не болит.
И в подворотне меньше мрази.
И сын усами шевелит.
И мать жива. И друг на связи.
А мир уходит из-под ног,
Без разницы – асфальт, саванна…
Уходит в Гринвич, в опреснок,
В ноль, в пуп, в безмолвие, в нирвану,
В немую тайну пустоты.
И тяжек меч, и волос тонок…
И остаешься только Ты,
Глядящий с неба, как ребёнок.
* * *
Вышний Волочок
Лене и Юре
Вдовий край простоволосый,
Сероглазый край невест
Разметал каналов косы,
А над ними - Благовест.
И под гомон колокольный,
Как лошадка – чок да чок –
По Руси бредёшь ты вольный,
Город Вышний Волочок.
Как у Вечности на коже,
В камне – шрам от бечевы.
И на вятичей похожи
В парке бронзовые львы.
Дух бродяжий, дух петровский.
Неба синего провал.
Здесь багрянец звёзд московских
Внук бурлацкий отливал.
Подберезник здесь из замши
И из бархата река.
Тут все либо «забухамши»,
Либо «выпимши» слегка.
И живешь ты, город женский
Без руля и без ветрил…
А поди ж!.. Источник Мшенский
Мне полжизни подарил.
Город-мука, город-счастье,
Где как дышат – так живут.
Лена, Люба, Надя, Настя…
Как ещё тебя зовут?
Ты, глазком своим лаская,
Ловишь сердце на крючок.
Эх, Венеция Тверская,
Город Вышний Волочок!
* * *
Год собаки. Месяц овна.
Дождь и вечер: два в одном.
Голубь булькает любовно
На карнизе под окном.
Дождик сыплет. Флейта-жёлоб
Не настроится никак.
Видно, сбрендил глупый голубь,
Фиолетовый дурак.
Овны, голуби, собаки…
Надоело называть.
Эни-бени-рики-факи…
Хватит, сизый, ворковать.
Не летит к тебе подружка?
Плюнь, пернатый, всё равно…
Жизнь поётся, как частушка.
Быстро. Пошло. Несмешно.
* * *
|
