| |
* * *
А. Магарику
Что-нибудь о тюрьме и разлуке,
Со слезою и пеной у рта.
Кострома ли, Великие Луки —
Но в застолье в чести Воркута.
Это песни о том, как по справке
Сын седым воротился домой.
Пил у Нинки и плакал у Клавки —
Ах ты. Господи Боже ты мой!
Наша станция, как на ладони.
Шепелявит свое водосток.
О разлуке поют на перроне.
Хулиганов везут на восток.
День-деньской колесят по отчизне
Люди, хлеб, стратегический груз.
Что-нибудь о загубленной жизни —
У меня невзыскательный вкус.
Выйди осенью в чистое поле,
Ветром родины лоб остуди.
Жаркой розой глоток алкоголя
Разворачивается в груди.
Кружит ночь из семейства вороньих.
Расстояния свищут в кулак.
Для отечества нет посторонних,
Нет, и все тут — и дышится так,
Будто пасмурным утром проснулся —
Загремели, баланду внесли, —
От дурацких надежд отмахнулся,
И в исподнем ведут, а вдали —
Пруд, покрытый гусиною кожей,
Семафор через силу горит,
Сеет дождь, и небритый прохожий
Сам с собой на ходу говорит.
* * *
1984
Вот наша улица, допустим,
Орджоникидзержинского,
Родня советским захолустьям,
Но это все-таки Москва.
Вдали топорщатся массивы
Промышленности некрасивой —
Каркасы, трубы, корпуса
Настырно лезут в небеса.
Как видишь, нет примет особых:
Аптека, очередь, фонарь
Под глазом бабы. Всюду гарь
.
Рабочие в пунцовых робах
Дорогу много лет подряд
Мостят, ломают, матерят.
Вот автор данного шедевра,
Вдыхая липы и бензин,
Четырнадцать порожних евро-бутылок тащит в магазин.
Вот женщина немолодая,
Хорошая, почти святая,
Из детской лейки на цветы
Побрызгала и с высоты
Балкона смотрит на дорогу.
На кухне булькает обед,
В квартирах вспыхивает свет.
Ее обманывали много
Родня, любовники, мужья.
Сегодня очередь моя.
Мы здесь росли и превратились
В угрюмых дядь и глупых теть.
Скучали, малость развратились —
Вот наша улица. Господь.
Здесь с окуджававской пластинкой,
Староарбатскою грустинкой,
Годами прячут шиш в карман,
Испепеляют, как древлян,
Свои дурацкие надежды.
С детьми играют в города —
Чита, Сучан, Караганда.
Ветшают лица и одежды.
Бездельничают рыбаки
У мертвой Яузы-реки.
Такая вот Йокнапатофа
Доигрывает в спортлото
Последний тур (а до потопа Рукой подать), гадает, кто
Всему виною — Пушкин, что ли?
Мы сдали на пять в этой школе
Науку страха и стыда.
Жизнь кончится — и навсегда
Умолкнут брань и пересуды
Под небом старого двора.
Но знала чертова дыра
Родство сиротства — мы отсюда.
Так по родимому пятну
Детей искали в старину.
* * *
Глухарь
Глухарь — реликтовая птица,
В планету вросшая на треть,
Единственный, кто не боится
Самозабвенно песни петь.
Мы все поем любимых ради
Под небом, полным синевы.
Но недруга почуяв сзади,
Бежим или идем на Вы.
Ни человек, ни зверь, ни птаха
Не разорвали этот круг.
Один глухарь не знает страха,
Когда зовет своих подруг.
Тысячелетий сбросив бремя,
Вокруг не слыша ничего,
Он весь — любовь.
И в это время
Убить удобнее его.
Июньская языческая ночь
Напоена неумолимой силой,
Душе тревожно и душе невмочь
Не слышать рядом трепетного: «Милый».
О, эти ночи надо пить до дна
С какой-нибудь случайною знакомой.
Сегодня дева старая — луна
И та полна любовною истомой.
Холодный свет по небу раскидав,
Она себя бессонницей измучит.
Блажен живущий, кто на ложе трав
Любимую бессмертию научит.
Но трижды счастлив, кто, отбросив прочь
Земную твердь, по голубой дороге
Уйдет один. Его царевна — ночь
Введет в свои высокие чертоги.
Как сон ее объятия легки,
И вся она так странно невесома...
В такие ночи пишутся стихи
И убегают женщины из дома.
* * *
Южный Крест
Огромно небо над Рязанью,
И здесь от века человек
Привычен к синему слиянью
Равнинных и небесных рек.
К пропахшим пчелами покосам,
Высвечивая из воды,
Ведут по старицам и плесам
Большой Медведицы следы...
Но вот беда — из наших мест
Совсем не виден Южный Крест.
А виден он лихим матросам
Шальных тропических широт,
Таким же, как и я, вопросом
Пытающим небесный свод.
И вот о чем моя кручина:
Земных дорог познали ширь
И дед, дошедший до Берлина,
И прадед, видевший Сибирь,
Но из крестьян никто окрест
И знать не знал про Южный Крест.
Итак, мечта моя чиста —
Созвездье Южного Креста.
Мне надо к Южному Кресту.
Примерить русскую версту.
Не грустно ли, милая, жить,
Стихами судьбу измеряя,
И головы чьи-то кружить,
Своей ни на миг не теряя?
Мне грустно. Я помню тебя.
Мои полуночные думы,
Давно уже рифм не любя,
Беспомощны, злы и угрюмы.
Я помню. И как ни крути,
Судьба моя бродит в тумане.
Наверное, надо уйти
Куда-нибудь к Старой Рязани.
Там тишь да озерная гладь,
Там воля не знает предела.
Любовь не должна отвлекать
Мужчину от главного дела.
Черт бы побрал эти русские зимы
С немилосердным северным ветром.
Видно, неласковым богом хранимы
Снежные версты с месяцем светлым.
Спрятал я шею в сутулые плечи
И от мороза бегу, как чумной...
Все же отрадно, что всякая нечисть
Вымерзнет, видимо, вместе со мной.
* * *
|
