| |
* * *
Когда блуждаю в лабиринтах снов
За гранью вещности и ясности сознанья,
Ко мне как вестники далекого сиянья
Приходят призраки несозданных стихов.
Они мерцают, кружатся, горят
Как драгоценные рассыпанные камни,
Заглядывают горестно в глаза мне,
Как будто взглядом этим говорят:
- Из темного небытия сюда
Мы лишь для одного тебя явились,
Тебе лишь видимы, но ты не оживил нас.
Теперь прощай. Мы гаснем навсегда.
Илимск, 1961/24 июня 1966
* * *
Баллада о петухе
Ах, какой петушок был у Саши!
Несказанной красы петушок…
Мама, мама, зачем ты родная,
Погубила того петуха?
Его хвост был павлиньего краше,
Как огонь был его гребешок.
Мама, мама, зачем ты родная,
Погубила того петуха?
Он носил, как у рыцаря, шпоры,
Гордой шеи своей не клоня…
Мама, мама, зачем ты родная,
Погубила того петуха?
На заре, когда третьи дозоры,
Он будил громким криком меня,
Мама, мама, зачем ты родная,
Погубила того петуха?
Под ударом безжалостной стали
Отскочила его голова…
Мама, мама, зачем ты родная,
Погубила того петуха?
Словно гроздья рябины упали –
Обагрилася кровью трава,
Мама, мама, зачем ты родная,
Погубила того петуха?
Ах, его безголовое тело
Жить пыталось еще на бегу…
Мама, мама, зачем ты родная,
Погубила того петуха?
Он упал, крылья бились, слабели…
Ах, того я забыть не смогу…
Мама, мама, зачем ты родная,
Погубила того петуха?
Ах ты, типочка мой!
Петутошенька мой!
* * *
Перевернуть
Страницы дней.
Листы заснеженных полей
Вернуть
В их свежести опять.
Чтоб неразгаданные строчки
Крестов и галочек
Сорочьих
Сквозь призму жизни
Прочитать.
4 декабря 1967
* * *
Надежду в детство возвратиться принеся,
Стою, сдержать пытаясь пляску пульса.
И, мудро усмехаясь в ус, леса
Кивают мне вершинами: вернулся…
Родная глушь! Все так же стороной
Тебя обходит бег цивилизаций.
Живут здесь просто, не печалуясь о том,
Кто был Овидий или Квинт Гораций.
Кормильцы общие, ваш труд не заменит,
На философию вам время не достанет.
Но служит каждый лапотный крестьянин
Той древней правде, на чем мир стоит.
И я столицы беспокойный сын,
Черпавший благ ее без спроса и без счета,
Склоняюсь перед аксиомою морщин
И заскорузлых рук, изъеденных работой.
17 октября 1959
* * *
И опять я бежал как домой
В вечно сонное царство Пана.
Как за камнем, что в омут канул,
Зелень веток сомкнулась за мной.
И опять я взят в окружение
Тем, что тайна меня одного.
Пенье… Шорох… Качанье… Смятенье…
Легкий звон золоченых шагов.
29 июля 1964
* * *
Ненужная радость
В вечереющем городе,
Залитом туманом,
Бродя неприкаянно,
Как в незнакомой земле,
В идущей ко дну Атлантиде,
Нашел я радость нечаянно,
Вспыхнувшую, как сполох, -
Сказочный сполох во мгле.
Эту редчайшую гостью, -
Как лучшее достояние,
Счастливый и гордый ею,
Понес я в дар друзьям,
За то, что мучил их бедных,
Совсем невиновных,
Своей ипохондрией,
А больше мучился сам.
Не знаю, что я сказал бы.
Огоньки возникали,
Вспыхивали и алели,
Распускались соцветия слов,
И весь я летел на крыльях,
Людские печали,
Как ветряные мельницы,
Донкихотски развеять готов.
Одного не застал я дома,
Другой был болен – не принял,
А третий, он рад мне, конечно,
Но взял он в кино билет.
А четвертой звонить не стоит,
У нее нет времени,
Она занята ведь вечно,
Она не выйдет,
Нет.
И до бровей запахнувшись
В плащ печали струистый,
В туман одинок я побрел.
В груди моей тихо
Радости искры
Догорали бенгальским огнем.
ноябрь 1959 / август 1960
* * *
Монплезир
На берегу у самых волн – скамейка
Совсем засыпана червонною листвой,
И некуда уйти от осени-злодейки,
Что нежит душу пыткой золотой.
А впереди, насколько хватит взора,
Одна глаза ласкающая синь
Неизмеримого безбрежного простора –
Забудешь всё, но сердцем не остынь…
Тишь и печаль. И блеск осенний солнца.
Смотри, в недосягаемой дали
Уходят корабли, пуская дыма кольца,
Куда-то в даль уходят корабли…
* * *
Татьяне Б.
Недавно вновь ее я встретил.
Был тихий теплый майский день.
И в этом тихом кротком свете1
Какой-то грусти билась тень.
Она прошла передо мною,
О чем-то думая своем.
И в душу хлынули толпою
Воспоминанья о былом.
И точно снова повторилось:
Весна… Любовь… Шестнадцать лет…
Лишь тень беспомощней забилась…
…И долго я смотрел ей вслед.
1955
* * *
Сожаленье
Я уехал от шумного плена,
От гудков перекличек над крышами,
Звон трамваев как песни сирены.
Мои дни их призывами вышиты.
В марте там начинается оттепель,
Ветви там – неутешные плаксы,
Даже камни, одетые в лед, в капель
Плачут старчески-мутными кляксами.
Там так крепок весны перегар,
Плеск толпы – алый пляс Арлекина,
Захлестнувший собой тротуар.
Как я мог всё это покинуть?
Бумерангом по мне хлестанули
Эти брошенные вериги.
Доживу, додышу, дотяну ли,
Когда вновь назову их своими.
осень 1959
* * *
В старинных кварталах,
Как дряхлые старики,
Замкнувшись в отрицаньи одиноком,
Встречают вас дворянские особняки
Потухшим взглядом потемневших окон.
Жизнь мимо них проходит стороной,
Порой плеща поверх литья ограды,
Но старики не замечают ничего,
Храня задумчивость в морщинистых фасадах.
Они, казалось, обратились в зренье, в слух,
Вперив их внутрь,
Ловя в себе былое,
И в их холодных сумрачных покоях,
Как тень, таится немощный испуг.
Всё скорбней взгляд,
Всё ниже плечи их,
С колонн летит, крошится штукатурка.
И, их тесня,
В непритязательных тужурках
Встают ряды домов,
Безродно молодых.
апрель 1959
* * *
Ода МГУ
Многогласье,
Явлённое в камне,
Идей.
Хор, спрессованный в стены,
Столетий.
Подойду,
Прикоснусь, -
О, живой водолей, -
И опять, всё осмысленно
И значимо на свете.
Святотатство верша,
По священным ступеням
Коридорчиком тесным
Прямо в юность
Вернусь,
Где за дверью
Белинского, Герцена тени.
Так с великим нос к носу
Я, как школьник,
Боюсь.
Я не Пиндар.
Прости,
Не восторг в моем горле –
Комок,
Лишь взгляну на твой мох,
Что священ,
Как Гомера седины.
Как Итака Улиссу
Каждый твой уголок,
Каждый выступ стены,
Каждый камень старинный.
О, мой храм,
Моя церковь,
Столица столиц,
О, седой оппонент
Всей духовной проказы,
Счастлив я,
Что касался твоих половиц,
Твоим духом дышал,
Твой я впитывал
Разум.
Июль 1966
* * *
Словно сошедшие с картин импрессионистов
Скользили и расплывались женские силуэты,
И синее молчание бульваров безлистных
Подкатывалось к сердцу пустотою диеты.
В придуманной самим себе и бесконечной агонии
Бился город и жалел ни о чем.
На афише девушка плакала, уткнувшись в ладони,
И ветер трогал ее за плечо.
Давно отшумевшими воспоминаниями,
Хмуря морщины потемневшего камня,
Грезили тяжело осевшие, постаревшие здания.
А куда же,
Куда ж свою душу девать мне?
апрель 1959.
* * *
Кто понимает душу тополей,
Построенных шеренгами аллей?
Закованы асфальтом и бетоном,
Они стоят, как стоики, без стона.
И ежедневно мы проходим мимо
Отъединенностью своей неуязвимы.
Однажды осенью на площадь поднимаясь
Вы в сердце грусти обнаружите вдруг завязь.
Растерянно и как со стороны
Себя увидите в плену у камня вы.
Вам стало горестно. Вы приумолкли.
И сиротливость крон вдруг прозвучит как отклик.
И шелест их вам станет вдруг понятен,
Как речь преображенных наших братьев.
Октябрь 1966/март 1967
* * *
Порой июльский возвратится зной,
И небосвод заблещет голубизной,
И мотыльки спешат допить хмельной
Напиток эфемерной жизни.
И в голове весь день стоит дурман.
О море счастья! Море неба! Море света!
Пушинкой тополя и нас уносит лето,
Торжественно вливаясь в океан...
* * *
Вино в бутылке выпито до дна,
И в пепел превратились сигареты.
В пустынной комнате, одни и не согреты,
Примолкшие сидим мы у окна.
Любви своей хотим продолжить бал
В дворянском доме, в обреченном переулке.
Не знаем мы, что ангел счастья пал
В борьбе за нас пред демоном разлуки.
* * *
Электрички
Дым как зонтики атомных взрывов
Над домами в сугробах до стрех.
Тишина. Стынут рельсов извивы.
Чист и холоден мартовский снег.
Я на насыпь всхожу как дозорный,
Сторож прошлой любви, одинок.
Как пронзителен глаз светофорный.
Сух и мертв переезда звонок.
И когда этой ночи на совесть
Готов жизни отдать фитилек,
Вдруг с разбега вылетит поезд,
Затрубив как охотник в рожок.
Надвигаются света квадраты,
Убыстряя спасительный бег,
И колес громогласных раскаты
Оживят цепенеющий снег.
Вот стучат и мелькают вагоны,
Застеклив кубистически мглу,
И меня покличет невольно
От снегов к чужому теплу.
Что-то вздернет меня на дыбы и
В гонке этой меня не вернуть.
Рушась сзади, дни прожитые
Словно шпалы ложатся мне в путь.
Но всё мимо: движение к цели,
Теплота, оживленье и смех.
И опять смыкается темень.
Тишина. Одиночество. Снег.
1959/28 июня 1960
* * *
Солнце
Тонет
В затоне
Стонет
Ветер
В кронах
Сзывает
На вече
Вершины
Ольшины
Хоронит
Вечер
Ночь
Коней
Гонит
Торопит
По тропам
По топям
Галопом
* * *
Белое море
Больно белокровием.
Блики белесые,
Боль и безмолвие.
Белое море
Бредит обилием
Броскими красками
Красного моря,
Краями карминными
Песков раскаленных
Красными кроснами
Кровавых закатов.
Полосы лотосов,
Солнце, раздолье,
Полдень, лоск золота
Снятся болотам.
* * *
Северная баллада
В обители древней на островах
Пятьсот монахов жили в стенах.
Ловили рыбу, варили соль.
От мира укрыли они свою боль.
Пчельником дружным община жила.
Молитвой работа их перед Богом была.
Каналы журчали, тучнели стада.
Маленький рай, а кругом вода.
Раз встали монахи: что за дьявольский сон?
Указом правительства Бог отменен.
Закрыт монастырь. Осквернён. Разорён.
- Идите-ка, старцы, пока целые, вон!
Вышли монахи. Мир – Бога чертог.
Поможет он им. Но не встретил их Бог.
Был яростен мир, непонятен и нов
И не было бога в нем даже следов.
* * *
Тикси
С задворок мира,
Из краёв, где суша,
Схлестнувшись с морем, сдерживает натиск
Бронированных льдов,
Что разжимают своё жестокое объятье
На три недели хмурые в году,
Заложники бездонной ночи –
Горсть огоньков,
Построившись осмысленной цепочкой,
Мне предложенье посылают на союз
Тепла, и мужества, и доброты.
Но их привет в борьбе с пластами мрака
Изнемогает и сбивается с пути.
И хищной стаей бродят между нами
Голодные пространства
Снегов.
12 марта 1968
* * *
Камень и небо
Из цикла «Камень и небо»
Шершавый камень, нелюдим угрюмый,
Для бредней солнечных долины неприступен.
Он обречен на постоянство тугодума,
Идей которому отпущено так скупо.
И дума тенью углубила складки
Его морщинистого каменного лба.
Тысячелетия решает он загадку
Словно маньяк. Загадка та – судьба.
А рядом – небо.
Когда оно смеется
В разрыве туч,
Оно совсем неощутимо.
Его потрогать взглядом
И то нельзя –
Под взглядом рвётся,
Как солнечная паутина,
Что выпрял луч
Из голубого шёлка.
А мысль его прозрачна и текуча.
Вот набегает,
Нахмурит бровь
И вновь растает.
Она ведь тучка –
Вся прихоть и сестра ветров.
* * *
Ночь высыпет пригоршни звёзд
В знакомых с детства сочетаньях,
И вязкий мрак заполнит до краёв
Земли глубокие морщины.
Здесь между мной и норкою уюта
Застывший холод каменных громад.
Как слаб костёр, чтоб отогреть их лёд.
И где мой дом? Стоит ли он? Хранит ли
Ещё моё тепло?
Мои пути закрыты.
Стеною обступили пирамиды,
Не сорок в них египетских веков,
А сорок миллионов лет зарыто,
Горы – гробницы вечного молчанья,
Горы – рабы с отрезанными языками,
Что при дверях у вечности стоят.
Я – волос на покатом лбу горы,
Поросший под светилами ночными,
Что гонят миллионами парсеков
Размерный верный суеверный свет.
И вот ни гор, ни злобы века нет.
Печалью весь я взят высокомерной.
Нет ничего во мне от человека.
Я атом вечности без смысла и примет.
* * *
Ты не моя – хотя нельзя быть ближе.
И вечно мне проклятие нести
Паломника к чужой душе,
Недостижимой за границей плоти.
Ты даже в редкие минуты исступленья,
Отдавшись ласкам чутко как волне,
Принадлежишь вся страсти, а не мне.
В себя глядишь, закрывши плотно веки.
28 февраля 1967
* * *
Посвящается Л.Ш.
Ты помнишь: непривычный Мессиан,
Зал, освещённый светлой колоннадой,
Балкон направо. У стены диван.
Стоял декабрь. Конец первой декады.
Ты помнишь тот почти бесплотный бег,
Тот лёгкий бег вперегонки с позёмкой,
Бессвязность слов и беспричинный смех
По Краснопресненской рассыпавшийся звонко?
На станцию ты долгий-долгий вход
И жёлтые колонны не забыла?
Ты знаешь, тем мгновеньям ровно год,
А для меня вчера всё это было…
декабрь 1969
* * *
Гелиос
Зенит горит.
Небесной лупой пойман
Диск солнца в фокусе повис,
Оплавлен,
И золотою лавой
Стекает вниз
На фиолетовое море,
На пальмы –
Ветряные мельницы,
Разбрызгивающие солнце с лопастей
Напалмом
На беззащитность стен.
И некуда от зноя деться.
Всесилен Гелиос – создатель и оберегатель жизни
- Огня! Лишь искорку! Я жажду! –
В волокнах трав и в плотном теле камня
И в каждой клеточке меня,
В моей кровинке каждой
Кричит в бессилии и рвётся вон
Плоть солнечного Бога – флогистон.
* * *
Дождь, продираясь через сад, шумел,
И ветер помыкал ветвями.
Стирая сумерек пробел,
Шла ночь, наваливаясь, к раме.
Шло колдовство. Сквозь ночи темень
Природы шифры проступали,
И в стёкла мокрые сирени,
Как души умерших стучали.
Следы, затёртые навечно,
Выталкивали ног нажимы,
Предательски-немые вещи
Прикосновеньями блажили.
Как восстановленная лента,
Истаявшая жизнь шуршала,
Где родов крик и хрип предсмертный
Ложились на кадрили бала.
Судьбой я где-то был обронен,
И мне никто не мог помочь,
Мои раскрытые кингстоны,
Бушуя затопляла ночь.
21 января 1957 – октябрь 1967
* * *
Куда скрывается вчерашний день?
Уходит, никогда не возвращаясь?
Ещё вчера он трепетал везде,
Как скульптор, жизнь из ночи высекая.
Я ощущал бесплотную струю
И звон неуловимого напева…
Зачем заброшен я, -
Дырявый невод,
Чтоб он струился через плоть мою?
Я убеждён: то был не сон,
Не ложь.
Ещё жива на веках, на сетчатке глаза
Его мгновений праздничная дрожь…
Куда же прячется вчерашний день?
Октябрь 1967
* * *
Сугробами порхающего снега
Придавлен день.
И силуэты голые деревьев –
Прохожие, которым некуда укрыться
От непогоды.
Мне как деревьям некуда идти.
Стою на перекрёстке.
Из мокрых силуэтов букса,
Из камня мокрого, линующего день,
И белых нитей
Соткано моё сознанье.
31 марта 1967
* * *
Поздний Рембрант
С конца пути
Они к нам обернулись…
Их мир залил уже страданья мрак,
А опыт сделал мрак тот беспросветным.
Но ещё борется со мглою в их глазах
Упрямый свет души неповторимой.
Да, всё они как нужно понимают,
Как много лет убито на борьбу
И на погоню за химерой счастья.
Но сожаленья нет – как нет пути иного.
О, поздняя рембрандтовская мудрость.
23 апреля 1967
* * *
Немного математики
Дни клянём вереницею пыток,
Но лишь издали смерть покажись,
Даже самый плаксивый нытик
Сам зубами вцепится в жизнь.
Не взирая на истины пропись,
Жизнь и смерть трезво взвесил я.
Жизнь – кратковременный отпуск
Со службы небытия.
Мир – необъятность и вечность,
Он замкнут на сущность свою.
Жизнь перед ним бесконечность,
Стремящаяся к нулю.
И я спрошу без запинки:
Имеет ли смысл союз:
Вселенная минус дробинка
Иль та же дробинка плюс?
10-11 сентября 1960
* * *
Сквозь снег и дождь иду я еле-еле.
Путь, снег и дождь – и ничего на свете нет.
Как заводной иду к какой-то цели…
А что когда и цели этой нет?
Дома нахохлились. Прохожие продрогнув,
Носы уныло кутают в ватин.
Что ж, всё равно. Едва таская ноги
Сквозь снег и дождь, а лучшее – идти.
1961
* * *
Мефистофель
За что б ни взялся я отчаянно и пылко,
Я чую: он незримый за спиной
С нахальной иронической ухмылкой,
С кривою сардонической усмешкой
И шепчет мне: как ни трудись, герой,
Как ни вертись в горячке начинаний,
Как ни ловчись ты усыплять сознанье,
Как ни тяни, как долго ты не мешкай,
А все - таки , голубчик, будешь мой!
Я знаю: это вздор. Вот нервы – наказанье.
Проверю все углы – нет никого со мной.
Но отвернусь и чувствую спиной –
Опять торчит он рядом, как помеха.
И стынет лик его победной маской смеха.
27 март 1960
* * *
Музыка времён
Есть сумасшествия зияющая пропасть,
Что сверхъестественно нам обостряет слух,
В ней слышим мы – чуть различим и глух,
Звенящий свист, шуршащий жутко шорох.
Это вселенной бешеная лопасть
Во мрак отбрасывает искры лет-секунд.
И ты всю жизнь скрывающийся в шорах
Вдруг вовлечён в бессмысленности бунт,
Сметающей все разума затворы.
И всё затопит музыка времён…
О, как пред ней ты замкнут и свершён!
1958
* * *
В церкви
Торжественно в своём извечном сне
Взмывают стены крутизной ущелий.
Уже века в безбрежной тишине
Корабль плывёт к своей нездешней цели.
Тускнеет старым золотом иконостас.
Колонны держат тяжкий мрак притворов.
Душа рванётся коридором глаз
Сквозь купол в синь небесного простора…
* * *
Всемирный катаклизм дожил до юбилея
Своих когда-то буйно-грозных дел.
Внесен в историю, расчислен, омузеен,
Застывшей лавой стёк и затвердел.
Есть новый бог, лежащий в мавзолее,
Обряды есть, портреты образов,
Есть иерархия, и только вера тлеет,
Чтоб вспыхнуть вновь на чей-то свежий зов.
2 ноября 1967
* * *
Опасен ум, опередивший время.
В нём семя спит анархии и смут,
Бунтов бродило!
Он разрушитель
Священного порядка
И к тому же
Тревожит олигархии уют.
Вывод ясен:
Безбожен он,
Он посягает
На признанные обществом святыни.
Отныне
Его соображенья пользы не спасут.
Ум схвачен
Словно в колбу
Он втиснут в шестигранник камеры
И пломбой запечатан герметично,
Как должно по всем правилам науки –
Тюремщик образован,
Он потирает руки:
Отлично!
Смеётся ум.
Пусть для раздумья
Дано ногам лишь три шага вперёд
И три обратно,
Сто стен миражи,
Когда горящего сознанья нити
Он прочно вплёл и тянет за собой
Всю пряжу мировых событий.
* * *
Бах
Выстраивают трубы по ранжиру
И рёв прибоя,
И полёт пчелы,
И света с мраком перебои,
Гобои осени,
Виолончели вёсен,
Литавры солнца,
И волшебную шкатулку луны –
Всю какофонию и хаос мира
В одну гармонию надмирного покоя.
Так строил Бах для человечества мосты
И понемногу вёл дорогу
К Богу,
И был его орган
Прообразом вселенной –
Сладостный аркан,
Что по ступеням фуг
Вёл замкнутые и слепые души
Биенье сердца мирового слушать.
Дорога старая заглохла
И обрушились мосты.
Всё это дело кажется пустым
И дохлым.
Но и теперь, когда играют Баха,
Вновь начинаешь
Ты поднебесье лестницей винтить,
Шагаешь по исчезнувшим следам
И повисаешь вдруг с размаха в никуда,
Мрак и проруху.
И негде голову усталую склонить
В томленьи духа.
17 января 1968
* * *
Храбрость сразу состарилась,
Как рыцарство Дон-Кихота,
С того сорок проклятого года,
Когда в огненнобрызгих конвульсиях
Площадей бились крылья,
Когда плоть растекалась, лишённая кожи,
Как металл жаропрочных конструкций,
И плавился камень.
Когда воля и старость человека
Перед смерчем огня обратились
В маленький мокрый плевок.
31 октября 1967
* * *
Долг
Долг –
Шаткой совести плаха,
Панцирь, с которым срослась
Черепаха души,
Волочась через пост.
Ледяной монолит,
Наступивший желаньям на хвост,
Весны дней о который скользят рикошетом
Если он затуманится даже при этом,
Спит всё равно в глубине
Мерзлота, как гранит.
28 декабря 1967
* * *
Зимние этюды
1.
Мелеет день.
Уходит
В невидимую течь
И обнажает
Печали днище.
Деревья своих веток тонких
Напрасно ставят обморочную сеть.
День глохнет и впадает в мрачность,
Как сад заброшенный
В бурьян чертополоха.
И вечер,
Как пьяный, заплутавшись в подворотнях,
Под бок к заборам
Устраивается спать,
Смежает снежные ресницы,
В пуховиках сугробах упокоив щёку.
2 марта 1969
2.
Когда фонари
Устало смыкают глаза до рассвета,
И седеют дома от метели,
На вымерших улицах
На посту остаются
Одни светофоры – маяки городские,
Жёлтый, красный, зелёный.
Бесполезен их труд.
Пешеход и без них сам отыщет дорогу.
На пустых перекрёстках
Никому не нужны светофоры,
И печаль в их глазах
С навернувшейся крупной слезою –
Жёлтой,
Красной,
Зелёной,
Друг за другом бегущей –
Не успеешь смаргивать их.
За океаном рассвет.
Ночь царицей уселась на троне.
В ожидании дня продолжают светить Светофоры.
Их природа светить.
Что ж им делать ещё со светом своим?
18 марта 1969
3.
Сегодня океан вернулся.
У горизонта
Белеющих кварталов города –
Как груда брошенных камней
На берегу морском,
Настигнутых прибоем.
Они потонут.
Как тяжки взмахи крыльев
Спасающих птиц.
На несколько мгновений
Беглянку-душу я застиг врасплох
Кусочком быстрорастворимым рафинада
В насыщенном растворе синевы.
Весна 1969
* * *
Мир терял Пушкина. В смятенье
Друзья у входа в кабинет.
Как нелюбимое стихотворенье,
Свой путь дописывал поэт.
Сдавалось сердце, и туманом
Ум искромётный заплывал.
Утехи жизни и обманы
Срывались в пропасть, как обвал.
От книг, казарм и светских сплетен,
От слёз за дверью Натали
Поэта дух высок и светел
В бессмертие переходил.
И уходили, рассыпались,
Стирались, жухли и рвались
Стихи, что клювами стучались
И выхода не дождались.
1964\1966
* * *
Шахматово
Под самым сердцем у России
Глухой забытый уголок
Ещё хранит следы живые
И имя – Александр Блок.
И чувство: это место свято…
Здесь жил, предвидел он и звал,
Непощадивший холм распятый,
Огня сжигающего вал.
Здесь лес кругом, куда ни взглянешь,
Топорщит пики как и встарь.
Огромный камень на поляне
Стоит, как жертвенный алтарь,
Как памятник самой природы
Постигшему стиха предел,
Тому, кто тайную свободу
Вослед за Пушкиным воспел –
Последний бастион поэта,
И с ним не справятся никак:
Ни строки грозные декретов,
Ни Бог, ни царь и ни ЦК.
4-5 августа 1976
* * *
Как юноша, ступаю след во след
Прогулок кратких и шагов сочтенных,
Вступаю в область узнаваний и примет
Разреженных, почти что отвлечённых.
Из сетки жестов и из эха слов
Тебя сгустить пытаюсь неизменно…
На крыльях памяти и в шелесте стихов
Здесь даже тень твоя благословенна.
* * *
По трактам, просёлкам избитым,
По всей необъятной Руси
Заброшены и позабыты
Церкви, Господь их спаси.
Тучи летят.
Кричат грачи.
Ветер ветви ломает,
Листья срывает…
(О чём ты? Молчи!)
Боярышни и царевны
Износили роскошный наряд.
Как нищенки у деревни
В рубище ветхом стоят…
25 декабря 1971
* * *
Ораниебаум
Посвящ. Наташе Сысоевой
Идём с тобой встречать
Торжественную осень,
Молчать, не отвечать
На все её вопросы.
Поймём ли как сквозь сон,
Идём ли по аллее,
Иль может то салон
Осенней галереи?
Партеров, и куртин,
И листьев по колено
Как яркий вскрик картин,
Ковров и гобеленов.
И скорбь была б близка,
Совсем близка – не скрою,
Когда бы не твоя рука
В замке с моей рукою.
1984
* * *
Когда до предела сомненья,
Отчаясь, мой дух низойдёт,
Далёкое ангелов пенье
Навстречу из бездны встаёт.
Те звуки так странно утешны,
Печали моей запредельной.
Звучат голоса их безгрешно.
Неясно… Прекрасно… Бесцельно…
Я знаю, откуда-то знаю –
То песня о дальней стране,
Что где-то меня ожидает
И в вечность подарена мне.
Я узнан. То знак мне причастья.
И, слушая райскую песнь,
Я плачу, я плачу от счастья…
Ведь ангелы, ангелы есть!
И бездна уйдёт, что маячит,
И вечный засветится свет…
Но что это? Снова я плачу…
Я плачу, что ангелов нет.
6 августа ночь 1976
* * *
|
