| |
* * *
Тих праздник мой. Окончены работы.
Ушли геологи. В распадке горный ключ
Звенит.
И сокол для охоты
Самоубийцей падает из туч.
И бурундук пунктирными рывками
Уносится под бревна от него.
А надо мной тайга шумит верхами.
И ничего не надо. Ничего.
Что говорить, любимая моя?
Я забываю все, а значит, все прощаю,
Высокая якутская заря
Янтарным светом сопки освещает.
Я здесь один, и я тебя люблю.
Мне кажется, я счастлив снова.
Я понял, что поэзию мою
Легко отдам за три беззвучных слова,
Рожденных утром в северной стране.
Вот здесь, где никому до незнакомца
Нет дела; где дрожит на вышине
Размытый в облаке неяркий факел солнца,
Где нет ни сожалений, ни обид,
Вот здесь, освобожденная от фальши,
Как в юности, душа моя летит
К вершинам сопок, а оттуда - дальше...
* * *
Был вечер...
Тихо за окном,
вполжизни солнышко светило.
Мне было дорого оно,
как все теряющее силу,
стоящее у рубежа,
где кротость и прощанье слиты,
куда бросается душа
для состраданья и защиты.
Я почему-то вспомнил сад,
и зарастающую тропку,
и долгий материнский взгляд,
как солнце нынешнее, робкий,
и уходящий сквозь года
в страну, где холодно и пусто...
Всего лишь вечер был,
когда
щемящее рванулось чувство
и оградило всех крылом...
И целый миг в припадке нежном
никто не думал о былом
и не скорбел о неизбежном.
* * *
Бессонница
Никого... Одни со мною
только тени за спиною.
В доме тихо и темно
и зашторено окно.
И нигде не скрипнет дверца,
и никто не близок сердцу.
Если кто и близок был,
тот дорогу позабыл
ныне, присно и вовеки...
Ну а в новом человеке
нет нужды.
Во мгле дрянной
только тени за спиной.
Только тени, только тени
между этими и теми,
между правдой и враньем.
В положении моем
совестно тревожить Бога,
и длинна туда дорога,
и не сплю...
Одни со мной
только тени за спиной.
* * *
Н.Д.
Здесь нет ни памяти, ни чуда,
ни миражей.
"При худе худо, а без худа
еще хужей". -
Так молвит и размытым взором
глядит окрест
старуха родом из поморов.
Из древних мест.
В избе на столбчатых опорах
одна живет.
Пред нею бурая Печора
стишает ход.
Она давно челнок старухи
прочь унесла...
Лишь тяжко скрещенные руки,
как два весла.
Хотя на грани погибанья
весь белый свет,
здесь нет ни просьб, ни оправданья,
ни страха нет;
и ни воров - что брать отсюда? -
ни сторожей...
...При худе худо, а без худа
еще хужей...
* * *
Где море, где волны одна за одной
дремучую песню на берег приносят...
Где рыскают чайки над бездной рябой
ещё и ещё... И хватают, и просят...
Где солнце и звёзды, где ночи и дни
живут и не знают ни года, ни века,
там вспыхнут огни и погаснут огни...
Там истина рядом. Там нет человека.
* * *
Прими скитальческую душу
на покаянье, отчий край.
Прости детей, склонись и слушай
и никогда не умирай!
Увы, мечтательным елеем
не усладить сомнений дым.
О неслучившемся жалеем,
а о содеянном скорбим.
И там, где некогда герои
легли, поправши смертью смерть,
железный клык угрюмо роет
веков слежавшуюся твердь.
Но тайно дышит даль живая,
и связь времен обнажена.
И мнится: жила корневая
не будет выбрана до дна
и белоствольное свеченье
пробьется сквозь сомнений дым -
туда, где есть предназначенье
наивным помыслам моим.
* * *
Все как в древности: ночь да деревня,
Пятистенок, да печь, да окно;
Внучка с бабкою, ветер да время...
Бабка знает: уходит оно.
И не жаль, да расстаться не просто
С буйным ветром в родимом краю,
Что приносит с равнин и погостов
Одичалую песню свою.
Он поет, а она втихомолку,
Прижимая ребенка к себе,
Богу молится...
- Бабушка, волки!
- Что ты, милая, ветер в трубе...
Все как в древности: дикое пенье,
Ожиданья тягучий застой;
И над всем, словно чудо прозренья,
Примиренье с любою судьбой.
* * *
Пророк
"Перспектива ясна". -
И ученый,
реалист и материалист,
вывел формулу и обреченно
поглядел на исписанный лист.
По расчетам ученого мужа
человечество мчится к беде.
"Никому и нигде ты не нужен,
человек!
Никому и нигде!" -
так сказал, и неявное что-то,
что главнее, чем правда сама
пронеслось...
На мгновенье расчеты
завели его дальше ума.
И триумф его мысли научной,
и прогресс с коммунизмом вдали
показались густеющей тучей
над великою тайной Земли.
* * *
Умом Россию не понять...
Ф.Тютчев
На собранье сидели, зевали.
Выступали, как будто клялись.
В заключенье
про-го-ло-со-ва-ли
и себе на уме разбрелись.
Долго совесть угрюмым набатом
В потаенной гудела глуши.
Я ходил и искал виноватых,
Чтоб спихнуть эту тяжесть с души.
Над Москвою дожди моросили.
Ветер под ноги листья кидал.
- По Москве не суди о России, -
Чей-то голос возник и пропал.
И нежданно-негаданный ветер
Шутовски извернулся винтом.
- Ты откуда? - Никто не ответил.
- Ты куда? - Не ответил никто.
* * *
Над страною пафос обличенья,
но вина чужая до небес
не возносит душу.
Облегченья
нет, и не предвидится чудес.
Господи,
помилуй человека!
Ведь недаром, вставши в полный рост,
он глядит сквозь обреченность века
в нервные узлы дрожащих звезд,
силится свое предназначенье
разгадать в мерцающей тиши.
Над страною пафос обличенья.
Мысли рыщут поперек души.
* * *
Родина
Едешь да едешь. Поля да леса.
Нет им начала и нет им конца.
Зимнее солнце глядит на округу,
и, проводами держась друг за друга,
цепи столбов бесконечной полоской
мимо плывут... как ансамбль "Березка".
Едешь да едешь. Да смотришь в окно.
Ох, как известно все это давно!
Слева поселок какой-нибудь сонный,
да в телогрейке вахтер станционный,
пара каких-то печальных собак,
пара каких-то случайных зевак...
Каждый вагон провожают глазами...
"Эй, земляки, далеко ль до Рязани?"
Вновь набегает равнинная тишь.
Милая, добрая, что ты молчишь?
Плохо тебе от московского шума...
Память не память и дума не дума...
Родина... К прошлому нету возврата.
Сердце щемит. На душе мутновато.
Чем ты поможешь мне, сонная Русь?
В бога не верую, смерти боюсь...
В мире сверкающих цифр и металла
прочь из толпы выбираюсь устало,
робкую правду спасаю свою,
в каждом прохожем тебя узнаю,
родина...
Может быть это не ты?
Горе не горе, мечты не мечты...
Может быть что-то с тобою случилось?
...Снова платформа вблизи появилась.
Подняты лица людей и собак.
Кто там боится? Какой там слабак
в поезде хнычет, махину тревожит?
Что же случится с Россиею может?
Еду. Повсюду поля и леса.
Нет им начала и нет им конца.
Зимнее солнце глядит на округу
и, проводами держась друг за друга,
цепи столбов бесконечной полоской
мимо плывут... как ансамбль "Березка"...
* * *
Октябрьский снег, сырой и слабый,
облек в молчанье двор, и сквер,
и стройку, и фургон прораба,
и развороченный карьер.
Преображен зимою ранней,
окрестный мир сокрыл в себе
неизреченное признанье
за поворот в своей судьбе.
А снег, источник светлой веры,
втянул в обманный, хрупкий сон
и сквер, и черный зев карьера,
и двор, и стройку, и фургон...
* * *
Я знаю: и тогда, вначале,
и нынче, у открытых врат
в моей космической печали
прошедший день не виноват.
Прав Пришвин:
средь мытарств и странствий
живет, презрев чужую власть,
в душе у каждого
пространства
неоскорбляемая часть.
Неоскорбляемая даже
сейчас,
когда моя страна
поставлена на распродажу,
разъята и оскорблена.
Но бытия зловещий пир
превозмогая не впервые,
"Счастлив, кто посетил сей мир
в его минуты роковые", –
шепчу в завидном постоянстве
поэта вещие слова
и вижу, что душа жива
в неоскорбляемом пространстве.
* * *
Не всем назначена любовь,
Но всем назначена дорога.
Мужайся, брат.
В пути от Бога
Не всем назначена любовь.
А если явится к кому
На взлете лет или на склоне,
То слепо, вдруг... на переломе
Из близи в даль, из света в тьму.
И не затем, чтоб скрасить путь
Или судьбу переиначить,
А душу вспышкой обозначить
И мигом вечность обмануть.
* * *
Август, вечер, дождь, вода...
Вот умру я, что тогда?
Вот умру и не увижу
Никого и никогда.
А из кухни льется свет,
Сидит бабка, сидит дед.
Бабке лет под девяносто,
Деду еще больше лет.
Репродуктор на окне
И кофейник на огне.
И сидят они смеются,
Подливают кофе в блюдца
И подмигивают мне...
* * *
Читаю жизни письмена
И понимаю постепенно,
Что не свобода мне нужна,
А лишь свободный выбор плена.
Вот почему в тиши ночной
Я не страшусь печали зыбкой,
И мне не кажется ошибкой
Звезды молчанье надо мной.
Я сам искал себе удел,
Не усмиряя дух бродячий.
И не слепой я был, а зрячий...
И то нашел, что сам хотел.
* * *
В Хайфе
Алеше, племяннику
На берегу Средиземного моря
то ли от радости, то ли от горя
с братом родным разговор замесили,
он об Израиле, я - о России.
От изобилия рынка балдея,
брат мой, открывший в себе иудея,
грустную память из сердца гоня,
слушал меня и не слышал меня.
Ехать к своим, хрен на все забивая,
звал он, чужое своим называя.
Я же, в чужом не ища своего,
слушал его и не слышал его.
А из-за гор, как из Книги Завета,
солнечный ветер сквозил с Назарета.
Свет через тень проходил и не гас,
словно на Истину пробовал нас.
Каждый был прав.
Но порой временами
что-то рождалось не в нас, а меж нами
и умирало. И снова росло.
Море волною, на берег ползло.
Что оставалось? Внимать терпеливо
солнцу и ветру над Хайфским заливом,
голосу брата, томительным дням,
свету, текущему с гор по камням...
* * *
Заря скупым приветом
Легла на кровли крыш.
В доске кусочек света
Прогрызла за ночь мышь.
Шепчу: "Вставай, Татьяна,
Пожалуйста, вставай!
Того гляди, нагрянут
Родители в сарай,
Как я тебя такую
От них уберегу?"
...А сам тебя целую,
Целую, не могу...
И солнце лезет в щели,
И сладок наш приют.
И ты мне шепчешь еле:
"Пусть видят, пусть убьют..."
* * *
Подслушанный разговор
- Ту мечту на крови замесили,
вот и вышла дурацкая смесь.
- Но скажи, если это Россия,
то тогда, для чего она есть?
- Для души, что идет в бездорожье,
попирая и разум, и плоть...
- Если это веление божье,
то тогда, для чего же Господь?
- Для людей!
- Не смеши... Слишком много
мертвых истин и мертвых картин.
- Для чего же Россия?
- Для Бога.
Только он ей и нужен...
Один.
* * *
Соловей, стервец лесной,
Душегубец милый,
Что ты делаешь со мной,
Задремавшим было?
При ночном-то кураже
Бешеные трели
Что-то, видимо, в душе
Главное задели.
Просто обморок в крови!
Тут уж поневоле
Задохнешься от любви,
Музыки и боли.
Видно, мастер изнутри
Постигал науку,
Раз почувствовал в груди
Я восторг и муку.
Снова трель, ещё одна...
С щёкотом, с метелью.
Да над крышею луна.
Да звезда над елью...
* * *
Леве Сандлеру
Льются звуки с колоколен.
Снега мягок хруст.
Я спокоен. Я спокоен.
Потому что пуст.
Сердцем пуст. Душе не больно.
Ты со мной сполна
Расквиталась – и довольно,
Милая страна.
Расквиталась, рассчиталась...
Не о жизни речь.
Жизнью - эдакая малость -
Можно пренебречь.
Но вопросы: кто я?, где я?,
Для чего живу?,
Сонно в небе холодея,
Гложут синеву.
Эх, страна... Святых вопросов
Жертвенный дымок.
Бог не выдал. Царь отрёкся.
Ленин не помог...
* * *
В котле гигантском, недохристианском,
на коммунальном медленном огне
варился я...
Вбирая гул пространства,
империя сопутствовала мне.
Я влился в хор, хоть был рожден для соло,
и в пряной гуще братства и любви
всю крутизну кипящего рассола
впитали поры бренные мои.
Я схвачен был эпохою тотальной,
но верил в самой тайной глубине
своей фатальной, экспериментальной,
умом, увы, не понятой стране.
Я растворился в голосе народа,
когда снаружи инобытиё
пришло из телемусоропровода
и расстреляло прошлое моё.
И вот я стал солистом поневоле.
Изобретая будущность свою,
я сам себе выдумываю роли
и в переходах нищим подаю.
Мои года на ниточке повисли,
и что там нынче варится в котле
душа не ведает...
Ну а бездушной мысли
и без меня хватает на земле...
7 янв. 2003 Рождество
* * *
|
