Колодяжная Людмила ИвановнаПоэт, филолог. Родилась, живет и работает в Москве.
|
| Стихи представлены в сети Интернет на сайтах - |
ИЗБРАННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ из книги «ПОЗОВИ...» 2000-2011
Позови туда, где закат золотит горизонта оковы – зыбким выдохом, музыкант – гибкой дудочки тростниковой,
где березовых дров смола омывает мольбой жаровню, где тебе не нужны слова на тропе тишины неровной –
в край, что мне еще незнаком – кроме музыки, что там будет? в край, куда бегут босиком за тобою ангелы, люди,
дети... В край меня позови, в край, где знаешь – уже ничей ты... Слышишь, выдохом улови, смелым шёпотом, лепетом флейты –
самой шелковой из сетей – в край, который еще неведом, где я стану тише детей, что бегут за тобою следом.
Позови, музыкант, туда, где любовь лишь – музыки тише, где холодных небес слюда, где миражем брезжится Китеж,
где уже – не флейта, а звон, словно сон колокольный, светел, где исполнили твой закон – люди, ангелы, я и дети...
Пусть береза лист уронит
Пусть береза лист уронит на стекло... Пусть вьется дым – дань камина в дальнем доме – ранним сумеркам седым,
где сведется день к потере к'апель, что роняет дождь... Там на слух – еще поверят в скрипы двери, в сердца дрожь.
Слышен шелк иных материй там, где прошлое – не жгут, где в смиренье ждут и верят – в ад и рай, в терновый жгут,
где сменяется доныне осень – сахарной зимой, тонет ёлка в крестовине, словно доли нет иной,
кроме той, что в дальнем доме, где зимой горит камин, где кармин заката тонет в окнах, сумраком гоним...
В доме том и мне знакомы каждой комнаты черты, каждый угол, клин иконы, где стоишь с молитвой – Ты...
Одиночество Как запретное, прошептать
Я продолжаю то
Я продолжаю то, что до меня возникло в пожелтевших чуть страницах, я просто часть упавшего огня, я лишь звено в протяжной веренице.
И ты строку, как душу протяни, преодолей привычный страх небесный пусть мы останемся лишь в их тени, но мы продолжим тех, ушедших, песни.
Вберем в себя разящий смелый звук, проникнем в мысли, в даль продолжим строчки, которыми пленен навечно слух, и разорвем безмолвья оболочку,
Пусть, как для них, последним станет день – его оправдывает только слово учителей, которых чтим мы тень, путь продолжая – нет пути иного.
Я как молитву буду повторять слова не тех, кто в стане отлюбивших, а тех кого, так страшно потерять – поэтов, жизнь мою – сложивших...
Брат Даниила-тайновидца
Псалмы, наездницы, развалины, равнины с вереском в подпалинах, в веках воспетые холмы,
страшит одежда чернотою, тропа над пропастью пустою, и рядом – кони, рядом – мы.
Поет рожок средь древних сосен, зачем – вдвоем? Никто не спросит, и не поймем мы здешних слов,
ведь просто – я сопровождаю тебя туда, где сны витают, а ты – ты толкователь снов.
Твой взгляд пророчески-горячий, провидит путь в той райской чаще, где вьются яблони дымком.
Ты знаешь всё, что мне приснится, брат Даниила-тайновидца, ты все расскажешь мне о том –
зачем тропа между холмами лежит, как пропасть между нами, и я не знаю, где мой тыл,
зачем меня с тобою сводит твой Бог, зачем вся жизнь проходит, как след загадки, Даниил?
Московский дождик Небесный проблеск
Небесный проблеск робко тронет лучом - подобием венца - весь этот мир - как на ладони лежащий вечно у Творца.
Мой взгляд пока никто не гонит от линий твоего лица, когда вокруг него ладони летят, как крылья у Гонца,
когда все слаще, беззаконней те дни, которым нет конца, когда мы, как птенцы в ладони спасающего нас Творца.
Но как предчувствие погони, предчувствье смертного конца, когда протянуты ладони вдоль перекладин, близ торца…
Когда прощальный взгляд твой тронет - из-под тернового венца - весь этот мир - как на ладони лежащий вечно у Творца.
Благовещение
Она дочитала почти до конца страницу. И тень соскользнула с лица, как будто бы стертая чьей-то рукою.
Марии душа – возносилась к покою, как будто бы вдруг совершала полет, как после молитвы, средь тайных высот
старинного, Богом хранимого храма. Послышалось – будто бы стукнула рама, А может быть, это был первый испуг
девичьего сердца. Из сомкнутых рук огромная Книга так медленно н'а пол упала. Марии почудился слабый
небесный ли отблеск, иль шелест крыла? Но свет возрастал, и рассеялась мгла, И вот перед Девой – Небесный Гонец
С той ветвью оливы, что словно венец всей будущей жизни – Её окружила… И тихо главу пред Посланцем склонила,
И Он произнес то, что раньше с листа Мария читала… И стали уста Архангела – словно устами Вселенной, Когда прошептал Он: Благословенна…
Ковчег
Если к дому близко подступи беда Если голос Божий встревожит кровь Мы построим ковчег и возьмем туда Каждой твари по паре да нашу любовь
В высоту он будет в тридцать локтей А длиной корабль словно Божий дом Мы возьмем туда и птиц и детей И за сорок дней беду переждем
И мы будем плыть над высокой водой Родниковой той разорвавшей высь И причалит дом наш к земле святой Над волной встающей как горний мыс
Там стоит начальная тишина Там скрипит калитка близ райских врат Там земля еще от воды влажна Это будет наш с тобой Арарат
И уткнется лодка в песчаный брег Будет в стены бить святая вода Встретит голубь нас отворим ковчег И забудем о том что была беда
Я знаю что – ты не святой
«На лестнице колючей разговора б!» О. М.
Я знаю что – ты не святой, что нет меж нами уговора... Но так – на лестнице витой – с тобой хотелось б разговора. Где воздух в форточке колюч, не ты, а он – словам ответчик где только взгляд, быть может, ключ, когда вдруг робко дрогнут плечи.
Пылинок тонкая метель, зеленых почек стыд и девство, в просторах прячется апрель, а от тебя – куда мне деться? Кто ты – иль божий, иль ничей, и нет меж нами уговора... Горячка первая грачей – и так хотелось б разговора
там – между жизнью и мечтой, там где апрель побеги прячет, на высоте предельной той, где мечутся грачи в горячке...
Церковь
И церковь, в виде корабля плывет – и ей трава по пояс – порогом строгим жизнь деля на суету и свет покоя. Сюда, воспомнив страх и стыд, идем по тропке покаянья, где луч сквозь прорези апсид прольется – Божьего вниманья.
Сюда – в единственный ковчег, прочь от житейского потопа, сойдет, как в вечность, человек – лучом певучим душу штопать... И церковь, в виде корабля плывет на зов, на млечный голос... И вновь – покажется Земля, и вновь слетит посланец-голубь...
К Покрову
Осень, быть может, это – лишь край ткани прозрачной с каймой обгоревшей, чуть прикрывающей брошенный Рай, нас, огрубевших, когда-то согревший.
Осень, быть может, это – косяк двери, от ветра запевшей негромко. Осень, быть может, это – коса, листья сбивающей первой позёмки.
Осень, быть может, это – лишь гость, странник, тебя обгоняющий где-то. Осень, быть может, это – лишь горсть жаркой рябины, Мариной воспетой.
Осень, быть может, это – лишь клин ткани прозрачной, сбитой из хлопьев, всхолмленной снежно на спинах рябин – Божьим Покровом, его подобьем.
Осень, быть может, это простор, свет воцарившийся там, за околицей лентой закатною – как омофор, свет невесомый в руках Богородицы...
Я слово рисовала
Уже слышны уключины тех лодок, что жизнь за горизонт перевезут, куда рукой подать мне, путь короток, меня оставит песнопенья зуд,
что для души был манной, пищей, молитвой – понимала я – служу... Я к дому жизни подходила нищей, я к дому смерти – нищей подхожу...
Я облако считала лучшей кровлей, а дождь – чистейшей из земных водиц, когда-нибудь он просочится кровью – по строкам-жилкам в землю, из страниц...
Я не имею никаких претензий, что не исполнен каждый мой каприз, я слово рисовала, словно вензель, напоминавший облака абрис...
Читаю я на рассвете
Читаю я на рассвете рассказы в Минее-четьи, свитки – о святых. Мы перед ними – дети, разум наш празден, тих.
Книга – благая вестница, страницы, месяц за месяцем, перелистает рука. Райской тропою светится о жизни святого – строка.
Посвящены кому-то каждый наш день, минута, за ними – торопится шаг. Не обретя приюта, тянется к ним душа.
Нет, не увидеть воочью, только строка кровоточит – жизни великой след, длиннее, или короче, венцом – бессмертия свет.
Мученики вчерашние, на алтарях домашних – отроки, жены, князья. Путь повторить их – страшно, не повторить – нельзя...
Пастушья Звезда
Ты родился – под лучшей пастушьей Звездой... Бился – до последнего слога – в воздушной сети ее лучей, казалось – ничьей, оказалось – Бога... Пока мы месили снежную жесть бумаги – Маги пробирались дважды – к тебе, к Мессии, издалече... Потому что – каждый – Сын Человечий...
Каждая кровля – Вифлеем, Из неровных углов, из неровных стен, из углублений в пещере, из колыбели, над которой склоняются Дщери, расправляя на тельце Младенца крестик из деревца, который – свят...
На котором – Он будет распят...
То, что в памяти я утеряю
То, что в памяти я утеряю, ты припомнить мне помоги, ты идешь к тонкой двери рая, а во мне, словно эхо, шаги. Те слова, что напишем, не скажем, те, что скажем, не сможем сберечь, невесомым дрожаньем однажды вдруг моя отзовется речь. Над листвой отзвук жизни – кроток, он тревожит твой слух и взгляд, до не пройденного поворота ты идешь, к двери тонкой, в Сад. В прошлый мир наш войдем, доверясь, о потерях ли говорить? – ты идешь к самой тонкой двери, я должна ее отворить. Вспоминать никогда не поздно, словно пламя ловить в золе, мы пройдем сквозь звенящий воздух и в осеннем канем тепле. Жизнь, как слово, немного стерта, но остался вкус на устах, по листве мы ступаем мертвой к тонкой двери, вздымая прах, В облаках просвет, словно дверца, переступишь – застынет кровь... Напоенная светом сердца, помнишь, как горела – любовь...
НАНА ВСТРЕЧА - ИГРА
Наша встреча – игра, повторенье, вращенье по кругу, суета, безымянность, бездомность, пустыня, мираж. Голос клонит к земле, нас же клонит, как ветви, друг к другу, Так за темной строкой увлекается в путь карандаш.
Нас друг к другу влечет –тишина так стремится к покою, так стремится в бездонность, устав от простора, река. Прикоснемся к вещам, прикоснемся дрожащей рукою, как ребенка обвив, тронем стебель невинный цветка. Сходит ангел с небес и крестом метит двери невинных. Так – не троньте – кричим, прикасаясь к обжитым вещам. Но кончается ночь, сонмы ангелов тянутся клином, тех, на ком нет штриха, как добычу, как жертву влачат.
Так влечешь ты меня – я же славлю тебя неустанно, благодарная жертва, в твой темны окутана плащ... Помнишь – жизнь началась как молитва, как гимн, как осанна, знаешь – кончится жизнь как молитва, как гимн и как плач.
О, когда я усну, ты об этом узнаешь заранье – к изголовью слетит, в серебро тихий ангел трубя. Но еще я успею в твоем раствориться дыханье, вместе с ветром ночным я еще долечу до тебя.
Наша встреча – судьба. Это ангел ведет нас по кругу, так за темной строкой увлекается в путь карандаш. Голос клонит к земле, нас же клонит, как ветви, друг к другу, может быть, за меня ты еще свою душу отдашь...
ИЗ СТРАНИЦЫ СЛУЧАЙНОЙ
Из страницы случайной, из скучного склочного плена, заблудившись пером, за строкой выбираю строку. Этим жестом не сдвину молчанья, хотя несомненно, я собью тишину, если звук из нее извлеку. В каждом слове, как в комнате, новое эхо томится, чей-то голос, поющий каждый раз на другом языке. Чей сорвавшийся голос, сам с собою встречаясь, двоится, и волненье уняв, забывает себя вдалеке? В каждом слове, как в комнате, мечется старое эхо. О, как трудно войти, чтоб о жизни притихшей узнать. Что же легче? По плачу узнать о себе, иль по смеху, и узнав, осудить, и уже осуждая, принять? Что же легче? По счастью узнать о себе по отчаянью? Пробиваясь с трудом за черту своей жизни, за круг... Неподвижности Бога равна неподвижность молчанья. В тишине – превращается в веху томящийся звук.
Этой вехи держусь, обо мне говорящей подробно, голос твой еще может утешить, унять, остудить... Мне же – слушать его... Я на подвиг неслышный способна – осужденье приняв, за строкою строку выводить.
СЛОВО СМЕНЯЕТСЯ СЛОВОМ
Слово сменяется словом, дни сменяются днями, падает лист кленовый, ангел крылья роняет.
В небе ведь тоже осень... Бог легко, без усилья, травы дождями косит, ангел роняет крылья. Сквозь темный ворох веток вспыхнет контур обманный, Бог к нам проникнет светом и обожжет туманом. Может, Он тоже ищет, ждет твой призыв негромкий, птичьим замучен кличем, листья обводит кромкой. Ветвь, как святые мощи, ветер ее тревожит, жизни – прозрачней роща – свет пропускает Божий.
ВОЛХВЫ Галки взлетают все выше, ____
Давно это, помнится, было,
СПАСЕНЬЯ ЗОНТ
У нас в тот день сломался зонт, и капли на сердце остались холодные... И мы расстались, а дождь ушел за горизонт.
И ты ушел... Теперь – ничей. Из мокрых нитей я сплетаю те строки, что вот-вот растают в потоке утренних лучей –
от них уже горит окно, что в летний день всегда раскрыто... Но сердце навсегда закрыто для той любви, что нет давно.
Любовь ушла за горизонт, оставив здесь прощанья слово... Лишь потому, что нами сломан когда-то был – спасенья зонт...
ОН И ОНА
Он открывал ей своим ключом двери чужой квартиры... Там солнце сшивало ранним лучом жизни раны и дыры.
Луч раскачивал пустоту комнат далеких, тайных, он подхватывал на лету слово ее случайное.
Солнечный глаз подсматривал сквозь стекла огромной рамы, они покидали, очнувшись, врозь сцену любовной драмы,
не зная – когда вернутся сюда, чтобы продолжить это... Через месяц, через года – в дом на краешке света,
сюда, где встречаются вместе вновь жизнью разбитые части... Сюда, где хочешь сказать: “любовь”, а произносишь – “счастье”...
*** Расписание неточно, когда душа пускается в полёт...
Аэропорт. Кафе полупустое, в бокале янтаря растает лёд, и через час начнется твой полёт, и под крылом качнется золотое то облако, что надо мной плывёт.
Твой самолётик превратится в точку – в небесную окутанную тишь... О чем пишу сейчас я на листочке – ты с высоты уже не различишь.
О том, что в даль душа перелетает – такая бездна под крылом растет, пока на столике в янтарной капле тает разлуки нашей чуть заметный лёд.
О том, как в голосе твоем звенела прощальных слов, с отливом грусти, медь, о том, что за окном зазеленела березовая спутанная сеть.
О том, что объявили: «С опозданьем уходит в небеса такой-то борт...» О том, что после часа расставанья, вдруг, без тебя стал пуст аэропорт.
О том, что расписание неточно, когда душа пускается в полёт... Еще одну поставил в жизни точку – небесной точкой ставший самолёт.
Я ПЛЕЧОМ КОСНУСЬ ПЛЕЧА
Пусть – луча уронит спица отблеск слова на страницу, пусть – со словом, заодно, летний день уйдет на дно...
Возле берега крутого ты песка возьмешь речного, слов туманных пелену я над нами протяну.
Словно, мы в одной картине, и одно над нами стынет солнце... Где-то, у ручья, я плечом коснусь плеча.
Ты стоишь, не обернувшись, ты уйдешь, не оглянувшись, но я крикну: Не забудь, вслед тебе лежит мой путь –
по холмам, в ту даль-пустыню, где чужое солнце стынет... В даль, где по ночам не спят, птицы слов моих летят.
Где небесный свет качнулся и моей руки коснулся, будто ангел – с высоты, где стою я у черты,
у ручья с водой свинцовой, где мое услышишь слово, где с тобой, навек одна, я останусь, как жена,
в том раю, где спят святые, в том краю, где золотые яблоки в траву летят... Наши ангелы стоят
там, как будущего вехи... И с тобою, без помехи, в тот небесный водоем мы когда-нибудь – войдем...
*** Видишь, время ведет охоту... Нам осталась последняя сотка той земли, где мы – снова пехота – неземную берем высотку.
Было время – строили замки, суетились, играли, мешкали, и тайком пробирались в дамки, но в душе – оставались пешками.
По воде проводили вилами, не желая – «душу за др'уги положить...» Время ласточкой хилою завершает земные кр'уги.
Видишь, время ведет охоту... Нас – стрела его не минует, в этот час – мы снова пехота – и высотку берем неземную...
ПОМНИШЬ, КАК БЫЛО РАНЬШЕ (к Благовещению)
Помнишь, как было раньше – отпускали на волю птиц мы, и не читали дальше второй, от Луки, страницы.
Слово ловили каждое, смотрели, как Слово восходит над далью, куда однажды Архангел к Марии входит
в плотницкий дом нищий, где кружева стружек пахнут, в будущее жилище, где дверь Небесам распахнута.
В том доме Мария листает Книгу, где говорится о Ней – главу от Исайи... Тень от крыла на страницу
падает, и мгновенно, словно заговорила даль – «Благословенна!..» – летит из уст Гавриила.
И слово летит, как птица, к тебе, и ко мне, и дальше – с той, от Луки, страницы... Помнишь, как было раньше?
ВОЗНЕСЕНЬЕ
«Камо грядеши?..»
(День святых апостолов Петра и Павла)
Когда, неверьем гоним, поспешно покинешь Третий – город свой, древний Рим, в пути Господь тебя встретит.
Божий ответ на вопрос – заполнит души твоей бреши Ты спросишь: «Камо грядеши?» – «К распятью...» – скажет Христос...
Словами Господа стёрт последний остаток боязни – в город свой, к месту казни и ты вернешься, как Петр.
С башен потянется звон и возвестит о расплате... И может, твоим распятьем кто-то будет спасен...
Вечность – за пядью пядь затянет времени бреши... И кто-то вернется опять, услышав: «Камо грядеши?»
Свет Преображенья на листочках
В летних днях заметен запах прели, может, время движется неправильно – листья, не дожив, уже сгорели навсегда в пред-августовском пламени.
Я по ним ступаю осторожно, по березовым листам-окалинам, в час, когда иду я по дорожке, той, что кажется – уже недальнею...
Время, косное казалось, строит козни от меня бежит, а не навстречу. Жизнь переплываю, словно озеро, но не вдоль, а, споря, поперечно...
Свет Преображенья на листочках, дрогнули дорожки, словно строфы, высшая, быть может, в жизни точка – та, с которой видится Голгофа –
в той дали, куда вчера ушел ты... Горизонта нитка догорает, август пламенем прозрачно-желтым комнату пустую озаряет.
Из Книги Товита
«...Товий – это все, что во мне боится и неуверенно... А Ангел – это все остальное...» Нина Берберова «Курсив мой»
Здесь – часа четыре до рассвета... Я пишу, об этом не спросив никого – ведь это «мой курсив», чтобы вспомнить древние сюжеты.
Я пишу – с любовью безответной, я тебе пишу издалека... Наугад открытая строка светится во тьме ветхозаветной.
Жизни, становящейся судьбою, розовеет вдалеке закат – свет строки, открытой наугад... Жаль, что не прочли ее с тобою.
За тобой еще идти готова я в даль – куда бы ты не восходил. Может, ты – архангел Рафаил, что спасал тогда в пустыне Товия?
Уводи меня в любое Царство, ветер злой нам будет нипочем, мы с тобою рыбу испечем, чтоб извлечь старинное лекарство.
Мрак всегда быстрее света зреет, шум времен мешает слушать тишь... Рафаил, меня ты исцелишь, и как бедный Товит, я прозрею...
Из КНИГИ ЕККЛЕЗИАСТА
«Время уклоняться от объятий...» Екклесиаст
Дождь утихает под утро, время пришло расставаться, как говорили мудрые – время пришло уклоняться
нам от объятий навеки, время, когда стали с/ухи слова, как сбивающий вехи ветер, вернувшись на кр'уги,
время вспомнить о давнем, где не считали минуты, время разбрасывать камни, время стать бесприютным.
Дождь утихает под утро, облако к звездам причалит, как говорили мудрые – время вернуться к началу.
Вспять возвращаются строки, время, где стрелки сломаны, время уходит к истоку, где было – только слово,
дождь утихает под утро, ‘окон светлее распятья, как говорили мудрые – время уйти от объятья...
ПРИТЧА О БЛУДНОМ СЫНЕ
Страницы крыло воздушное летит, тишиной окутано – и притча звучит – о послушном сыне и сыне беспутном. Отец разделил имение между братьями поровну... Старший – тратил с умением, младший – пошел по неровной
дорожке, знать бес попутал, чтоб жить по своей лишь воле... И жизнь проведя беспутную, растратил свою он долю, и на чужбине нищим остался, гонимой птицей... В родное свое жилище решил навсегда возвратиться,
Уйдя из мирского плена, смиреннее стал и кротче, к Отцовским припав коленам воскликнул изгнанник: «Отче! здесь, на коленях ст'оя, скажу, что я был повинен пред Небом и пред тобою, и я уже недостоин твоим называться сыном...»
Но отвечал ему тихо: Отец: «Я на свете пожил, и радость моя вел'ика – ты, сын мой, был мёртв и /ожил, пропал, но смог возвратиться! Простился ты с грешным миром... Мой сын! Мы должны веселиться и встречу отпраздновать – пиром...
Ты стал смиренней и строже, твой плач и твое покаянье, поверь, во сто крат дороже долгого послушанья...»
БЕССМЕРТЬЕ–ДРУГОЕ НАЗВАНИЕ ЖИЗНИ
Когда земные почести-званья исчезнут пред чистым ключом тишины, ты скажешь: бессмертье – другое названье жизни, которой мы лишены.
Где нас утешали лишь стены дома – возле березы, склоненной к земле, да грифель, что после слова был сломан, да пламя, затерянное в золе,
да вязь разговоров на первом рассвете, когда мы не знали еще о том, что этот дом – наш последний... Ветер последний – он стал сквозняком,
который уже разрушает зданье, лишая защиты и тишины... Бессмертие –это другое названье жизни, которой мы лишены.
Поэт уходит из мира во сне
Поэт уходит из мира во сне, но не говорите себе – Он умер... Бессмертие длится лишь в тишине, а смерть пребывает в житейском шуме.
Поэт уходит, держа в руках одну лишь подругу – подругу-лиру, струны ее зазвучат не в такт, как лебединая песня миру.
Поэт уходит по той же тропе, что он проложил – по всхолмиям строчек. Уходит, покорный той же судьбе, которую он в стихах напророчил.
И Царство его – не от мира сего... Во сне он вернется в иную обитель. И пусть нам с Земли не видно его – оттуда он смотрит на нас, Небожитель,
на Землю, где он столько лет тосковал, где он – просто умер – а Там он проснулся. Он просто во сне незаметно вернулся к Тому, кто все строки ему диктовал.
ВЕЛИМИР ХЛЕБНИКОВ
«Я вам расскажу, ... Мои зачеловеческие сны... Я, носящий весь земной шар На мизинце правой руки...» Велимир Хлебников
Пускай еще подремлет лира, Ее я мирно отложу, Когда читаю Велимира, Брожу по строкам-виражу.
За буквой буква – в Слово мчится, Покуда образ не возник… Ведь я всего лишь ученица, А он – Вселенной ученик.
Откуда он – мы не спросили, Пришел к нам как Вселенной сын, Как ангел, он прошел Россию – С котомкой, с посохом, босым…
Он Книги создал строй – Единой, Той, у которой нет конца – Водя пером лишь голубиным – Где на обложке знак Творца.
В словах узор Вселенной выткал, Ушел тропинкой-тишиной, Неся в душе земные свитки, И на мизинце – шар Земной…
***
В подарок от меня возьмешь – кольцо, цепочку, крест нательный, да, без меня ты отдохнешь, но будешь тосковать смертельно.
Я без тебя пройду вдали пустынный путь многонедельный по краешку чужой земли – но буду тосковать смертельно.
Там – снежные холмы окрест, и небосвод над ними ярок... Спасет меня – цепочка, крест, кольцо – последний твой подарок.
Но я коснусь твоей руки – крылом письма... Беглянки почерк узнаешь ты, прочтя стихи – скупую дань небесной почты...
*** «Есть у нас паутинка шотландского старого пледа...» О. Мандельштам
Беглецы, где-то пледа найдем паутинку – сквозь нее виден свет от вселенной бездонной, мы от мира уйдем – веселы, безымянны, бездомны, наши стихнут шаги на безлюдной тропинках,
там, где наши следы – просто пыльно бремя, время нам не поймать – оно шероховато, просто, в беге его – стрелки лишь виноваты, разделяя весь мир – на пространство и время,
пусть – на ходиках давнею гирькою горькой счет ведется часам, дням, минутам, неделям – белоснежной земли мы с тобою разделим ткань шершавую – хлебную серую корку,
ледяная земля – паутинкою пледа укрыта, белоснежное поле – последняя наша страница не предав никого мы уходим с тобой – разночинцы, время вспахано плугом, и звездами небо разрыто,
мы укроемся пледом, как флагом военным в час, когда мы поймем – время кончилось битвы с жизнью той, где в конце наши слиты молитвы в песнь о нас беглецах – это лишь неизменно...
АХ, АНГЕЛ-МЭРИ, ВСЁ РАВНО...
«Я скажу тебе с последней простотой, все – лишь бредни... ангел мой...» О. Мандельштам
Хладеет времени рука Слова сбиваются, часты, ЛЮБОВЬ – ЭТО ВРЕМЯ БЕССОННИЦ...
«Я дружбой был как выстрелом разбужен...» О. Мандельштам
Строка над мною пусть кр'ужит, мерцает свечой в изголовьи, ты дружбою был разбужен, но спишь, утомленный любовью.
А мне без тебя – как без солнца... Меня увлекает другое: любовь – это время бессонниц, а дружба – лишь бремя покоя.
Скажи только слово – любое, его я вплетаю в балладу, пусть сердце поет с перебоем то слово, как птица руладу...
Строка над тобою закружит, чтоб выбрал ты бремя другое, очнувшись, любовью разбужен, однажды, забыв о покое...
ЗВУК НЕБА РАСКРЫВШИЙ ОКНО
«За музыку сосен савойских...» О. Мандельштам
Пусть будней стирается краска, но кресло воскресного дня запомнит горячую ласку луча как кусочек огня.
Растянуты будни, как волны, шум улицы, шорохи шин, но светится каждое слово воскресной беседы... Кувшин
с цветами и шепот – не бойся, окутайся в призрачный дым той строчки о соснах савойских, пусть плен ее станет святым,
пусть музыка строчки неточна, небрежно дрожание струн, на флейте трубы водосточной нам ветер сыграет ноктюрн,
вплетенный в звенящие струны, мы выберем только одно – из вечного улицы шума – звук Неба, раскрывший окно...
Здесь, в небесах пою я
«Я белый ворон. Я одинок...» Велимир Хлебников
Крылья окрашены цветом страницы – страницы жизни огромной, словно я превратилась в птицу – в белую птицу-ворону...
И до меня слова твои нежные, порою, не долетают, я смотрю с высоты белоснежной вниз – на черную стаю.
Птицы там за добычу жаркую, друг друга забыв, воюют – и не поют, лишь кричат и каркают... А здесь, в небесах – пою я.
Рядом со мною ангел летает, а я говорю со звездами, и не хочу возвращаться в стаю – хищную, грязную, грозную.
Послушна лишь сетке ветхой веток тонких, укромных, словно стала я – птицей редкой белой, как ангел, вороной...
ПАМЯТИ АЛЕКСАНДРА БЛОКА
Те, кто достойней, Боже, Боже, Да узрят царствие твое!» А. Блок, 1914
Предсказанье становится Роком... Белый венчик свивался из роз, и увел за собою Блока в небеса Иисус Христос.
Предсказанье из строчек свито, ленты тянутся смертных венков... И идут за поэтом свитой все двенадцать учеников.
Отпевания – служба негромка, и вливается в плачи листвы, и читает псалмы Незнакомка летней ночью у черной Невы.
Пусть – предсказаны были мытарства... Хор звучал, голос девичий пел, и поэт шел в Небесное Царство, и его, как достойный, узрел.
И помедлила Незнакомка близ аптеки и близ фонаря... Отпевала Поэта негромко, над Невой разгораясь, заря.
ЭИРИДИКА
В окне звезда, и от ее огня в полночной темноте блуждают блики.
Очнувшись, я шепчу: Спаси меня и уведи из тьмы, как Эвридику.
И я пойду покорно за тобой по звездному лучу, что мне мерцает -
единственной надежною тропой - туда, где тьма от света отступает.
Ведь я уже бесплотна - просто тень, твоей судьбе не стану я преградой,
но звездным светом ты меня одень, и я взойду в твоей ночи лампадой,
ладони протяни - я их согреть еще успею пламенем холодным,
я просто тень, меня нельзя стереть, я ночи часть - счастлива и свободна.
"Орфей, не обернись..." - о том шепчу, ведь я иду покорно за тобою
по звездному бесплотному лучу - единственной надежною тропою.
ВЕЛИКАЯ СТРАДАЛИЦА МАРИНА...
Земная чаша выпита до дна – расстрелян муж, (где дочь?), шестнадцать сыну. Вот и осталась на земле одна великая страдалица – Марина.
Уральский камень. Кама. Даль. Река. Строка, что оказалась самой горькой – последнее, что вывела рука: «Позвольте быть у вас – посудомойкой...»
Не разрешили. Почему? Вопрос, что без ответа до сих пор витает. Поэт, как Иов – наг и нищ, и бос приходит... Так же – землю покидает,
без подаянья. И пуста сума, последнее (парижской моды) платье... На казнь она вела себя – сама, и выбрала сама – себе распятье.
Поэт пред гибелью велик, как Бог... Последний ветер сердца жар остудит. Не на земле, а в небесах итог Тот подведет, Кто жизнь дает и судит. Поэт живет, чтоб «мыслить и страдать». Его вериги – веских слов оковы. Не требуя похвал, поэт готов отдать, как дар небес, свое живое слово.
Священные бумаги не горят. Слова летят во все пределы света. Пусть всё умолкнет. Камни говорят, вдруг оживая, языком поэта.
О, РАСТОВАНИЕ В МИРАХ, МАРИНА...
«О растворенье в мирах, Марина, падучие звезды! Мы ничего не умножим, куда б ни упали, какой бы новой звездой!» Райнер Рильке
Строка... Она, как тихий вздох, не длинна, меж нами – жизнь, вздымающая версты, о, растворение в мирах, Марина, мы там взойдем, куда уходят звезды.
Мы их число собою не умножим, давно в мирах подведены итоги, начал начало – чаемое ложе – уход наш цифр не нарушает строгих.
Марина! Мы – земля, весна, мы песня! Мы – к небесам открытая воронка, в краях заоблачных нам так же тесно, как на земле руладам жаворонка.
Мы начинаем первый звук – осанной, но клонит голос наш земная тяжесть, наш плач восходит гимном первозданным, хотя к земле он первой данью ляжет.
Мы так слабы, Марина, даже в самых движеньях чистых мы должны проститься. Прикосновения – смертельны, равны желанью робкому – испить водицы
живой, прозрачной, той, что наделяет весенним соком жаждущие ветви… Пусть жесты нас порою разделяют, но вести – причисляют нас к бессмертью.
НАД БЕСКОНЕЧНОЮ АЛЕЕЙ ЦАРИЦИНСКОЙ...
Ночных небес качнулся полог над бесконечною аллеей царицынской... Мы шли, жалея, что путь окажется недолог.
Иконы был канун – Казанской, и плыло пенье от собора, казалось, неземного хора... Крест колокольни – звезд касался.
Казалось, этот парк окован той красотой, что став виденьем, вдруг проступает сквозь творенья– Баженова и Казакова...
В плену аллей, в сплетеньях, ритмах – беседу тишиной венчали... И фонари лишь размечали, как свечи, путь наш в лабиринтах.
Как будто – сорок лет скитались, став очевидцами Исхода, мы по пустынным переходам, и незаметно оказались
в краю, что красотой окован небесной, той, земной не равной – в краю земли обетованной – Баженова и Казакова...
4 ноября, Казанская
*** «За веткой черемухи в черной рессорной карете...» О. Мандельштам
Куда-нибудь поедем скоро – не страстью связаны – лишь братством... В карете черной и рессорной – по темным улицам скитаться.
И также тёмны будут речи, кареты стуки будут гулки, мы пролетим Замоскворечьем по лабиринту переулков.
Прохожих тени будут ре'дки, мы встанем в тупике укромном, и снегом нас осыпят ветки одетых на зиму черемух.
Сквозь кисею небесной манны увидим дворик за оградой – там высечена в камне Анна Ахматова – и тополь рядом...
Мы вспомним строки, что забыты, прочтем их вслух в тиши морозной, и снова загремит по плитам карета, по камням замерзлым.. |