| |
* * *
1941 год
Во мне всегда мой сорок первый год.
Октябрь, сухой поземкой просечённый.
В Сибирь эвакуация течёт
Людской рекой, осенней, обречённой.
Теплушка наша – горестный ковчег.
Узлы, старухи, дети, чемоданы.
И среди сих убогих и калек
Две временем потерянные дамы.
Из мужиков – один старик чужой.
Он правит нами жестко и сердито.
И мы ползём бескрайнею страной,
Толпясь к вагонной двери приоткрытой.
В дверном проёме перед нашим взором
Плывёт ошеломлённая земля:
Копён незахороненных поля,
Уже одетых снеговым убором,
Сожженные вагоны вдоль откосов,
Железа гром и лязг по узловым -
И детство кончилось, как горький шлака дым,
В брутальном завыванье паровозов.
* * *
Дружеское послание
Н.А. Парусникову
От нашей Грачёвки до вашей Синички
Пути с пересадкою – две электрички.
От вашей Синички до нашей Грачёвки
Добраться нельзя без попутной ночёвки.
Но сил не хватает уже и на это.
Мы крепко потратились попусту где-то.
От нашей Грачёвки, от вашей Синички
Летят телефонные галочки – птички.
Min Hertz, колокольчик седой, Николаша,
Алкает шампанского жадная чаша.
Перстом удали из неё паутину –
Тебе половину и мне половину.
* * *
Аспи рантура
Сквозь шорох шёпотов
и шелест поцелуев
Иду я в блок пустой
походкой деловитой,
Сердито шевеля надменною губой,
Упрямый,
презирающий,
небритый.
А над землёй
весна летит – хохочет.
И миг –
как штык,
оржавлен и источен,
Звенящий одержимостью своей
Вонзиться в землю,
чтоб истаять в ней.
* * *
И.К.
Открыта женская ладонь
Навстречу радостям и бедам
Кружится солнце посолонь,
Она за солнцем ходит следом.
Весна приходит за зимой,
И новый год сменяет старый.
Ещё им долго над тобой
Кружиться неразлучной парой.
Ещё один урочный круг
Ярило откружило в мире.
Вам тридцать стало и четыре –
Весенней маятности звук.
Ужели столько стало Ире?
* * *
Прощанье
Мне, глядя ласково в лицо,
Сказала женщина: « Прощайте ».
Задумалась, поправила кольцо,
Прибавила: « Не огорчайтесь ».
И поднялась кранаховскою Евой.
Взор погружен в себя, покоен стан.
Скорлупкой хрупкою чужой души и тела
К далёким индиям уходит в океан
«Сантамария », каравелла.
* * *
Простая арифметика
Я обеднел в два,
нет – в четыре раза:
Во-первых, оттого, что ты ушла,
Во мне оставив иглы дикобраза.
Но даже тем, что ты не унесла
Мне одному теперь не насладиться.
И запахом цветка, и гулом самолёта
И каждой строчкою
проклятого отчёта
С тобой хотелось бы мне поделиться.
* * *
Порою зимней и заклятой
Я знаю – будет сниться мне
Про белы ночи на Шексне
И разноцветные закаты,
Судьбой подаренные мне.
* * *
Капели бриллиантовые точки
Разбрызгал март.
Он хрупок и лучист –
И дрогнул лист
Во глубине ещё замершей почки.
* * *
Из Пришвина
Как пень на пепелище –
зола и гарь.
Осенний ветер свищет
в пустую даль,
В былое – голубое,
твои поля,
Фацелия, Фацелия,
Фацелия …
* * *
Аннигиляция
В старинном фантастическом романе
Мужчина с женщиной из антивещества,
Противясь притяженью естества,
Не смеют преступить запретной грани.
За давностью с тех пор истекших лет
Не помню я уже, что с ними стало.
Признаться, мне вполне своих хватало
Сюжетов всяких и невсяких бед.
Разделены фертильно и фрактально
Сакральные начала ян и инь.
Ведь символ их слиянья – андрогин
Стерилен эллинично и банально.
И если обречён ты задыхаться,
Ещё не прикоснувшись рукавом,
То вспомнишь ли безжалостность и гром
Армагеддонов сих аннигиляций ?
* * *
Молитва
Обереги, прошу, Господь,
Мне душу грешную и плоть
От нежеланного успеха,
От блазны девичьего смеха,
От пережору, от блевоты,
Докуки всякой и заботы,
От денег, славы, от стиха,
От жареного петуха,
От чтобы не было охоты
Ни до того, ни до того-то.
А там, глядишь, с Тобой вдвоём
Мы как-нибудь меня спасём.
* * *
Молитва
Приходит ночью первый снег,
Одевши в белые пелены
Земли безжизненные члены
И тёмные провалы век.
Оставил кот, угрюмый вор,
Следов улики под забором.
Крестами метит приговоры
Ворона – старый прокурор.
Стекает мёртвою водой
Зимы идущей вестник ранний,
Оставив предзнаменованьем
Скелет листа на мостовой.
Среди ликующего дня
Из набежавшей первой тучи
Последний снег крупой летучей
Осыплет, радостно звеня.
И зелень первую ветвей,
И строчки озими он хочет
Погладить лапочкой своей,
И тает он – и он хохочет.
* * *
Фурье
Социалист-утопист Фурье
Как –то сказал откровенно и смело,
Что для гармонии духа и тела
Нужны человеку четыре бабы:
Баба-жена, рожала дабы,
Гладила брюки, лежала в постели …
Ну, а чтоб с кем програнить по панели,
Чтобы ковыльною пылью летело,
Чтобы палёным козлом просмердело --
Девка нужна, кобылица-любовница …
Если ж захочется нам благовониться,
Чистыми стать, над ромашкой сморкаться,
В тёмной аллее луной любоваться --
Дева нисходит на грешные души нам
Белолилейно-кисейновоздушная.
Столь непорочна, что ейная мама
Дамой была б совершенно невинною,
Как бы проклюнутоаистиною …
Но для мужчины и этого мало.
Он истаскался, желанье завяло
И опостылел семейный очаг.
Что ему делать ? Но он – не дурак:
Он обзавёлся готовой к услугам
Бабой четвёртою, бабою-другом.
Нумер четвёртый – не баба, а клад.
С ней отдыхаешь, как будто кастрат.
Выйдет навстречу в домашнем салопе,
Хлопнешь её фамильярно по попе:
«Здравствуй, старуха. Ну как ты, ну что ты ?
Тяпнешь рюмашку, травнёшь анекдоты.
Выйдешь, обласканый, мытый, утёртый.
Славная баба нумер четвёртый …
Вот перед вами в полный лист
Счастья простой секрет.
Жалко лишь только, что он утопист
Социалист Фурье.
* * *
Осенней ночью
Глухой осеннею порой
Лежишь недвижно и фатально.
По стёклам палец костяной
Бренчит мементомориально.
А за мутнеющим окном.
Мятутся тени и призра`ки.
И ночь кромешная кругом,
И замерла душа во мраке.
И вот, когда как дважды два
Что сам Господь тебя оставил,
Как из под снега мурава,
В тебе рождаются слова:
«Мой дядя самых честных правил … »
* * *
Восьмое марта
Средь прочих Праздников и Дней –
Восьмое марта. Странный морок
Одушевленья Галатей ….
И с каждым годом всё нужней,
Всё безнадежней и нежней
Сей бесконечный мартиролог.
* * *
|
