| |
* * *
Песня старая, звон коклюшек, -
Отвернутся ли, заглядеться?
Привкус вишен, голос приглушенный,
Запах специй –
Кардамона, корицы, -
Отзвуки прежней были,
Куличей, сладкой пасхи, ладана,
Теплой пыли…
Вязь визгливых фальцетов –
Старушечьих колокольцев,
Память синей стеклянной вазочки
И околиц,
Околотков, кустов, окраин -
Знанье смысла, молчанье сердца –
Гулким отзвуком выси купольной
Нецерковного детства…
* * *
Который раз войти привычно
Всё в тот же сон, как в ту же реку,
Бродить чирком по теплой ряске,
Смотреть на медленную воду
И стрекозиное мерцанье
Да слушать шелест монотонный,
Ладонью трогая осоку.
И ждать, когда за поворотом
Я, как всегда , тебя увижу,
И, как всегда, пройдёшь ты мимо…
* * *
Щупать в малиннике сонном
Ягод тугие соски,
Теплую брать землянику,
Слушать шмелиное «до…»
И чаек визгливых диезы
И заносить пунктуально
Почерком острым синичьим
В пыльную летопись лета
Мелких чудес описанье –
Каждую ветку и каждый цветок,
Каждый оттенок неба.
* * *
Там, выше по реке, Бог сочинил стихи
и чинит карандаш – запечатлеть.
Он чинит карандаш и стружки
плывут, кружатся вниз по перекатам.
Они плывут, кружа по бурунам,
Ныряя и взмывая, словно чайки.
Как чайки белые и тополиный пух,
И этот стих в ночных водоворотах.
Стих белый и прозрачный, как вода –
вниз по реке, вверх по реке, без остановки…
* * *
Музейность сонная живет в моей квартире.
Лелеет комнаты с термометром старинным,
Сидит незримо в уголке на стуле
И сушит книги до поджаристого хруста
Обложек крепких, как калёные орехи.
Я застаю её, бывает, на закате –
Прозрачно-грустной тенью на обоях
Иль угловатой складкой драпировки…
Я к ней привыкла. Мы с ней делим площадь,
И, уходя, я ей пишу записки:
«Вернусь к утру. Задерни занавески,
Пыль убери да дочитай Боккаччо…»
* * *
Мне бы обои в цветочек - незамысловато
Рыхлые поры бетона прикроет цветная шелушка.
Я обозначу в цветочках опорные точки –
Полки, шкафы, секретеры, кровати, подушки…
Вот уже мнится обеда воскресное поле –
Борщ, голубцы, разномастных тарелок дежурство,
Звяканье ложек, журчанье воды из-под крана,
Будней привычка, забот ежедневных занудство.
И накормив, перемыв, дочитав своё чтиво,
Сонно смолить в коридоре, накинув тужурку.
Мне бы пустяк, мелочишку – обои в цветочек
Символ уюта, грядущего счастья кожурку…
* * *
Перелёт
Однажды путь за океан войдёт в обычай,
От непонятного звенеть в ушах не станет,
И соблюдение чужих приличий
Внезапной близостью к своим обманет…
В иной стране, спускаясь с самолёта,
Устану удивляться переменам,
Ждать буду скучно продолжения полёта,
Не тратя фотоплёнку на арены,
Шотландцев в юбках, велополицейских,
Озера, скалы, зубчатые замки,
Поделки странные из перышек индейских,
Автобусы, скульптуры, зоопарки…
Я семь часов небесной завирухи
Бестрепетно едой и сном заполню,
Как те американские старухи,
Что так и не взглянули вниз, на волны…
* * *
День промерз весь, насквозь, точно пруд,
И сквозь толщу его синеватую
Виден свет…
Может завтрашний день,
Может Боженька ходит с лампадою…
* * *
Не хуже и не лучше этот день,
и ты живешь от века в этой хате,
картошку чистишь, тянешь канитель,
и стонут голуби и жарятся оладьи…
А там над крышей то встаёт, то вновь
садится Солнце, знаменуя сутки.
Что делала?
Бог весть… Жила-была,
сажала зёрна, сеяла минутки,
носила решетом,
(ты сам добавишь, - что)
опять-таки слова лила, как воду,
смотрела на окрестную природу,
пальто унылые и колера зонтов…
И отмечала:
Новые дома построились, а поезд тише стал,
(то ль слух ухудшился, то ль рельсы обновили).
И ягод меньше. Ночь длиннее. Лист опал…
То лето кончилось? Или иное? Или… Или…
* * *
Так хищно целятся голодные вороны
к навозным кучам на раскисшей бровке,
и снег плывёт, и не дойти к конторе.
А фонари маячат сквозь туман
Как будто вешки…
Вешки… Так, по вешкам,
я помню мать ходила через поле
с бидоном молока на первый поезд –
ещё до света. А по сторонам
вставали сонно тополя
и контур семафора однорукий,
да у оврага желтой вербы щетка,
уже готовая взорваться белым…
А за туманом всё кричит, кричит,
Бросая искры старый паровозик –
тот самый, предрассветный. Или может,
заржал не поле шалый жеребёнок,
надрывно, истово, призывно, с переливом?
И налетают хищные вороны,
и снег плывет, и не дойти…
* * *
Засушу автобусный билетик
Как цветок в бессоннице извечной.
Куча слов, прощанье, вечер, ветер,
И автобус. Он опаздывал, конечно…
Остановка, брызги. Шелест трассы.
Привкус гари. Теребила сумку…
Можно на луну смотреть, а можно –
Сквозь луну. Как рыба смотрит в лунку.
Прочность веши, даже если это
Лишь билетик, как лодчонка, утлый,
Больше, чем законченность столетья,
Лето, дождь и завтрашнее утро.
* * *
Лоскутное одеяло
Память тела глубже, чем просто память. Этому
подтвержденье –
Сон на стылой, промозглой даче, к животу подобрав колени.
Это общий закон природы – спать, свернувшись, как зверь
в берлоге,
Пряча голову от событий – так зародыши спят в утробе.
Спи, глаза закрывай, а впрочем, даже если они открыты –
Созерцай одеяльный лоскут, - это способ не быть забытым.
Пришивая жизнь по кусочку, собирать лоскутки былого,
Так поэму пишут по строчке, так ложится писания слово.
Твердо вкалывая иголку, жар столетия, дни и миги
Разложу на своей кровати и прочту, как читают книги.
Для потомков сгодится символ, и историку нужно мало,
Если хочешь попасть в эпоху – шей лоскутное одеяло…
Смеялась и яблоко грызла, и в окна глядела,
Где рощи - галопом, галопом – неслись за вагоном,
А толстые бабы тащили в наш тамбур корзины,
Из низ пахло булками, курицей и самогоном.
Ещё пахло углем, вареной картошкой и потом,
Гуляла на станциях яркая, южная мова,
В игре в города я была не в ладах с алфавитом,
Пытаясь придумать на «Э оборотное» слово.
Купе угощало усердно друг друга черешней,
И море призывно сияло за окнами слева,
Сосед молодой говорил: «Два часа - и на месте…»
Я яблоко грызла невинно, как древняя Ева.
* * *
Заклинатель мельниц
Мельницы – мельницы, птицы домашние,
Небу не нынче свалиться,
Хоть видно в прореху нутро его страшное,
Теплое льётся на лица –
Не бойтесь, не надо биться
Мельницы, дурочки, поле пустое
Утром увидеть не дайте,
Мельницы, мельницы, птицы безумные,
Осень не скоро, не улетайте!
* * *
А яблоки растут, и белый свет
Измерен в яблоках. Мне было восемь лет,
И урожайный год – ты помнишь,
Как звали всю родню на помощь,
Варили, парили, повидла полон дом?
В его съедобность верилось с трудом…
И год – забыла номер – налитой
Антоновкой заполнен, золотой!
Те яблоки светились, как Луна…
А церковь к празднику нарядно убрана,
И гул ликующий, слетая с высоты,
Благославляет спелые плоды.
Слезами прежних яблок не спасу,
Но вместо ёлки - яблоню несу,
Как яблоком спадает спелый век…
* * *
Тот снег пришел, как ждали – на Покров,
И ветер листья вытряс, вынес, вымел,
Они кружились, как линялый вымпел,
И стыли, как мелодия без слов.
А снег стелился ласково и робко
К промозглым и озябшим мостовым,
И дети во дворе лепили бабу –
Кривую и горбатую, увы…
Вы тоже не блистали красотою,
Но повторяли: «Навсегда, навек…»
А утро всё проверило и стерло –
И Вас, и нездоровый первый снег.
* * *
Ты сторож. Жор напал на рыб,
Бурля вовлёк в водоворот
Всех рыбарей. Смотритель вод
Дарил им снасти, наставляя:
«Ловите души в сети Рая,
Я алчу теплых душ!»
Шуршала мировая сушь,
И падал день, а души были наги,
И прыгали в развернутый потоп,
И были счастливы, но вновь увидев гроб
Ковчега – прочь гребли и вспять
Тащили сеть.
И воля рыб и грузных тел их медь,
Желавших в тверди вод привычно жить,
Давила грудь и не давала плыть.
А деревянный, дровяной каркас
Ковчега вез сокрытые от глаз
Сугробы лет, грядущие века…
Качая зыбь, молчали облака.
Невоплощенный Соломон делил
Дитя на двух. И джинов насолил,
И впрок убрал до будущих времён.
Но, не имея в памяти имён,
Нарёк их сквозь вечерний тихий свет:
«Всё суета, и суета сует…»
На поле вспаханном безгрешный молодец
Вознёс над братом каменный венец
И прокричал в зияющую тьму:
«Я разве сторож брату своему?!»
* * *
|
