| |
* * *
Большое описание дождя
Дождь рождается над океаном, -
над Атлантикой,
и над Северным морем - тоже,
и над Англией, свежей и сонной,
он струится, прохладный и сумрачный.
...Он летит, хрустальный, готический,
между тишиной и молчанием,
- в эту ночь он летит ко мне.
...Первые капли упали
на холмы между Ноттингемом и Брэдфордом,
и тихие дорожные указатели
уводят в Ливерпуль шестьдесят пятого
("Куорри-Бенк, 36 миль"),
- How do you sleep?
А мне не уснуть,
потому что этот дождь,
этот дождь...
И желтый шиповник дремлет,
дремлет, сомкнув бутоны
у стены старой церкви Святого Павла,
в узкой улице Святого Павла,
в маленьком городе Брэдфорде,
посреди зеленых холмов,
посреди зеленого острова,
над которым сейчас идет дождь...
...Ночь смешала краски и контуры,
ночь набросила призрачный сумрак,
но этот дождь - он все чувствует.
- Подставь ладонь...
И в Ньюарке, у рыночной площади,
на углу извилистой улочки,
в старом доме, дождем занавешенном,
за стеклянно-текущей витриной
дремлет маленький магазинчик,
где на всех стеллажах и полочках -
идеально прозрачных, конечно, -
в серебристом мягком сиянии
- статуэтки из хрусталя.
Этот дождь, струясь, преломляясь,
застывая в стрекозином полете,
превратился в эльфов и кошечек
(в тех, глядящих на короля), -
в львов сверкающих, в льдистые розы,
в вопросительных единорогов, -
в принцев, в замки, в граненых драконов, -
и над всеми над ними - радуга,
и у всех кристальных созданий
в препрозрачнейшем этом мире
лишь глаза черно-черные,
не дождевые, внимательные.
- Даже можешь и не пытаться,
все равно отведешь первым взгляд.
Этот дождь,
он вбирает весь сумрак
вьющихся роз у Ноттингем Политекникс
( черные лебеди спрятались и спят,
и крошечный прудик съежился
под дождевою рябью) -
и в поднятое окно темной аудитории
вваливаются мокрые ветки
и ночная сырая свежесть,
и кто сидит там, в глубине,
уронив голову на руки,
и дремлет, а может быть, - плачет,
- потому что этот дождь,
этот дождь...
- он вбирает всю тишину
старых тисов, дубов и каштанов
за стеною тишайшего кладбища,
там, напротив, через Пайл-стрит,
- дождь рассказывает деревьям
биографию Иггдрасиля,
по ветвям струятся дриады,
собираются в круг друиды -
и покой готических замков,
не потревоженных, древних,
погруженных в себя как в море,
молчаливых, как эта ночь.
- Странно, здесь все время помнишь о море...
Дождь шумит по соломенным крышам
и по крышам из солнечных батарей, -
коттеджи из серого камня
стоят вдоль старинной дороги, -
стоят века напролет
вдоль дороги с левосторонним движением,
что ведет к смиреннейшему собору -
кафедральному, всепрощающему,
чьи норманнские серые башни
сторожат ускользающий мрак
- К собору,
чье имя - как вздох,
и его нельзя произнести по-русски,
и где белые свечи горят,
в тишине, ясно и ровно,
в правом приделе нефа,
у могилы Святого Освальда, -
всего девять белых свечей,
словно на морском берегу стоящих
в серебристо-светлом песке,
что почти до краев заполняет
круг широкой каменной чаши,
древней и безыскусной,
как первые века христианства.
- К собору,
где тяжелые своды не давят,
и где небо днем улыбается
сквозь фламандские витражи.
- К собору,
где Утешение тихо, незаметно
встает с тобой рядом
и обнимает за плечи...
Дождь рождается над океаном,
он для всех,
он не спросит, кто ты, -
между тишиной и молчанием
в эту ночь он летит ко мне.
И эта вода,
струящаяся в темноте,
прольется перед рассветом
над моим растерзанным городом
и омоет его грязные улицы,
зашумит в удивленной листве...
И под шум этот детям приснятся
замки с зубчатыми башнями,
розы, львы и единороги,
Ланселот, и Джиневра, и Мерлин,
и желтый шиповник,
и - среди красных кустов и зеленых лужаек -
собор, чье имя - как вздох,
и его нельзя произнести по-русски.
...Дождь прольется перед рассветом...
- И я, стоя под темным и теплым небом,
посреди Среднерусской возвышенности,
буду слушать его кельтский шепот,
и подставлю ему ладони,
и закрою глаза,
потому что -
Дождь рождается над океаном, -
Этот дождь,
этот дождь...
* * *
Явление октябрьской луны
1
Три дня подряд – дожди.
Вдруг, среди ночи, сквозь шторы –
странный полусвет.
И блики движутся в безмолвии по стенам.
Я вышла в сад.
Холодная и тихая луна
взошла над миром.
И льется на опавшую листву
сквозь исчезающие тени облаков
шуршащий еле слышно серый свет.
Нездешний, дымно-голубой и как бы дышащий,
тенями затканный, но светоносный небосвод
накрыл сады, и домики, и спящих,
не ведающих, что могут вдруг проснуться в мире,
где свет – не победитель мрака, нет,
но сам лишь тень.
– В том мире, где ни тверди, ни зияний,
но лишь пространство, хрупкими лучами
пронизанное, – нераздельно, неслиянно…
2
А утром
лунный свет остался.
Выпал иней
и опушил
все листья и травинки
искристым, легким, смертным хрусталем.
Лилово-пепельный седой ковер
переливался сине-звездными огнями, –
как будто продолжающийся сон,
как будто память о прошедшей ночи.
И солнечный холодный свет
казалось, длил воспоминанье
о ледяных лучах сияющей луны.
19-20 октября 2002
* * *
Уходим в миф. В ненастную мечту.
Уходим навсегда из вашего штрих-кода.
России больше нет. Но в мифе я прочту
Благую, тяжкую, живую память рода.
Писать о том, что вижу за окном?
Еще, быть может, в гражданина поиграться?
Россия сожжена. И дом - не дом.
И только в мифе свет живой остался.
Перун и Велес, Мокошь и Дажьбог,
Русалки, дисы и вилисы, помогите!
Лес вырублен. Болит его фантом.
Вы, пращуры, к себе нас заберите!
Уходим в миф, в ненастную мечту...
Но стонет Иггдрасиль, и Ольга мстит древлянам.
Понеже –– есть предел. Мы перешли черту.
России нет. Есть только миф кровавый.
* * *
Гвиневер
Из цикла «Сны о Британии»
Гвиневер бежит по тропинке.
Белый шлейф её платья
скользит по тусклым узорам
папоротника,
задевает седые стволы.
Весенний закат догорает.
Гвиневер торопится к замку,
где Артур ждет свою королеву.
Она не хочет
любви,
что настигла её внезапно
в дружелюбном этом лесу.
— Гвиневер, бедная девочка,
Белая Тень, королева из снов, —
почти бестелесна,
глаза без блеска,
на губах —
лед несказанных слов.
Фата
совсем сбилась.
Запуталась
в сиреневой сетке сумерек.
Ветки
бьют по щекам,
терзают
бледно-лунный шелк её кос, —
словно духи-хранители этого леса
тщатся её удержать.
Лес
скрылся в сумерках.
Туман
лег в ложбинах.
Тропинка
её предала.
Впереди —
не замок, а озеро.
Не Артур —
Ланселот её встретит.
...Лес
безмолвен.
Любовь
безжеланна.
Все деревья стоят,
как во сне.
Все тени сгорают
в неумолимом,
неутолимом,
незримом и дивном огне.
Гвиневер бежит всё быстрей.
— Королева! От себя не уйти никуда!
...Сумерки гуще.
Белая тень
почти растворилась во тьме.
Озеро ждет.
Сквозь ветки мерцает
зеленая злая звезда.
...Гвиневер не хочет, не хочет
любви,
что настигла её так внезапно
в дружелюбном этом лесу.
Примечания
Гвиневер, Gwenhwyfar — Белый Призрак, Белая Тень (валлийск.)
* * *
Ветер времени
Мерлин
Я — только голос, только тень
крыла, над темною землею
простертого.
Я — сумрак древних снов,
знак на стене разрушенного храма,
закатный луч в осколках хрусталя.
Сухой грозой, зарницами, сполохом
я прохожу по вашим небесам.
Я — стрела на тетиве звенящей,
уже готовая лететь,
но остановленная в предпоследнее мгновенье.
Я — ветер, что приносит весть.
Я ведаю все сокровенные желанья
драконов, рыцарей и королей.
— И я, увы, не знаю ничего!
...Я вижу Ковентри, и я горю!
Вильгельма вижу при Гастингсе —
и не могу вмешаться!
Я растворен в крови и предков, и потомков,
и равно чужд и этим, и другим.
...Еще я вижу
застывшее кровавое светило
в начале и в конце времен,
и тьму, весь мир объявшую,
и холод,
и храмы Бога Единого,
где люди позабыли
слова молитв, —
Я вижу...
...Я — только голос, только тень.
Я возвращаюсь в Каледонский лес.
— Британию мою спасите, боги!
* * *
Сороковой день
Любовь довольствуется малым,
когда вступаешь во вторую половину жизни.
(Ну а душе, конечно, всё еще пятнадцать,
ей, бабочке-Психее, невдомёк,
как это выглядит снаружи).
Любовь не требует, не жаждет
завладеть.
Ей даже видеться довольно
раз в год –– и реже...
Но просто знать, что где-то,
счастлив и спокоен...
А если он в смятенье и тоске ––
а это чувствуешь всегда:
днем –– когда с разбегу
вдруг останавливается сердце, будто на качелях,
а ночью –– когда чужие видишь сны...
А если ––
...Моя стихия –– дерево в восточном гороскопе.
(Его, конечно же, –– металл).
Деревья страннику дают защиту
от солнца или от дождя,
и только дерево –– его последний дар ––
поможет пережить смертельный холод зимней ночи...
...Вступая во вторую половину жизни,
узнав доподлинно
все расходящиеся тропки,
все pro et contra,
все омуты, зыбучие пески и котлованы, ––
вступая во вторую половину жизни,
любовь не просит больше ничего.
––––––––––––
Но всё равно, когда случайно, вдруг,
окажешься так близко ––
всё возвращается.
–– Потом так сладко, сладостно до боли
будет думать –– случайно или нет он рядом встал...
(Душе –– пятнадцать...)
Когда окажешься так близко,
то взглядом
спугнуть боишься хрупкое единство.
–– Но всё же искоса, скользящим, нелинейным,
чтобы только
увидеть светлый четкий профиль...
...И быть застигнутой на месте преступленья.
Его глаза... Но –– взор его растерян,
и кажется... нет, кажется, конечно, ––
поддержки ищет у тебя...
И «сердце рвется пополам»
(что будет подтверждено потом кардиограммой).
Всё, всё –– ради того,
чтоб он был счастлив!
–– И знать, что ты не можешь
ничего.
Бессильное, неисполнимое желанье.
...Вот так же не смогла и для другого,
над чьей могилою
мы встретились сегодня,
перед которым оба виноваты мы.
(Старательно стираю слёзы.
Я не хочу, чтобы стоящий рядом...
Но бесполезно. Он, конечно, всё заметил).
–– И бабочка вдруг села на ограду,
последняя –– блестя в луче последнем.
...В высоком небе осени, в нездешнем свете,
летят с берез, кружась в рапиде, листья.
И тишина объемлет.
И мнится –– вот такою будет Вечность,
такими же останутся деревья,
такими же проснемся мы в раю, ––
но только там
не надо будет больше
прятать взгляд.
* * *
Последний художник модерна
Ирисы и стрекозы.
Сумерки века.
Хрупкий прозрачный модерн -
мотылек на краешке вечности,
завороженный виденьем
гекатомб
очередной Кали-юги.
Кометоволосые, прозрачноглазые, розовоперстые,
застыли богини
пива и папирос
на плакатах Альфонса Мухи.
Сумерки.
Маки и лотосы
расцветают на фасадах
доходных домов.
Расправляют крылья нетопыри.
В пышнотелой Москве
Шехтель
всеми изгибами лестниц
в любви признается
худенькой готике,
а также Морозову Савве.
Сумерки.
Демон лиловых миров
уже ослепил
несчастного Врубеля.
Гауди с Климтом
осторожно несут свои сны
сквозь залатанную наспех
реальность.
Вибрирует твердь в "Поцелуе",
и тысячью тысяч янтарных огненных пчел
Саграда взлетает,
возносит свой гимн небесам.
Бердслей задыхается
в зарослях женщин -
женщин запретно желанных; -
в зарослях древних, змеиных, -
в зарослях бело-черных,
им же самим порожденных.
...Сумерки.
Дремлют ирисы и стрекозы.
Сын Клары прозрачноглазой,
задумчивый мальчик Адольф
тоже учится рисовать.
* * *
В.П.
Смерть похожа на летнюю ночь.
Затихают кузнечики.
В паузе слышно,
как падает лист.
Вдали
по беззвездному небу
ходят зарницы.
Пауза.
Мир замирает
в теплой благостной мгле.
Смерть так близко сейчас,
что коснешься рукой –
и не страшно.
Духи лесов и полей
беззвучно подходят
к самому дому.
Сполохи в небе.
Дальнобойная фура
на ближнем шоссе
хочет взлететь.
Болотная птица
стонет во сне.
Смерть похожа на летнюю ночь.
Тишина всеобъемлет,
и небо беззвездно,
и падает лист.
Смерть похожа сейчас
на последнюю летнюю ночь,
заблудившуюся
на окраине
октября.
* * *
Шестикрылый Серафим Врубеля
...Темная вода сновидений.
Отражение встает,
как незримый Град Китеж,
вдруг предстающий воочию.
...Не имеет имени,
пола,
эпохи.
Предназначенье — любовь.
Карает тех,
кто прожил без любви.
Нельзя укрыться, спрятаться, уйти
от этих глаз.
Они
всевидящи,
поскольку зрят
иные бездны.
В них отражаются миры
непостижимые.
В них — синих, темных,
как та ночь,
от коей не проснешься,
— мучительный ответ,
и радость: отпущаеши!
и дальний, робкий,
трепещущий,
неугасимый свет.
...Лицо такого существа,
что может нам, смертным,
лишь присниться иногда.
И эти сны,
среди лазорево-лиловых
тех полей,
где души бродят,
и откуда
не каждый возвращался, —
такие сны
опасны для живых.
Лик этот
встал из бездны,
из небытия,
из-под воды,
из тьмы, из тени,
чтобы заставить вспомнить
об ином
нас — тех, кто верит только
в простой и ясный
белый свет.
Лиловая страна.
Запретная
долина сновидений,
где сумерки, и осень,
и темная застывшая вода.
И взгляд нездешних глаз
со всех сторон
уставлен на тебя
и, обвиняя,
полон состраданьем.
Безжалостность последней доброты
тебе откроет,
почему
незримым должен оставаться
Китеж.
1996
* * *
|
