"У него было странное хобби"

У него было странное хобби - он покупал все романы, повести или рассказы, в которых главную героиню звали Маргарита. Он надеялся, что когда-нибудь он узнает в литературном персонаже ту живую, реальную Риту, которую он, - как ему казалось тогда, - так хорошо знал. И лишь позже, когда они уже давно расстались, он понял, что он снова обманулся и совсем не знал ее. Ее образ так и остался в его памяти маятником, который медленно качался между двумя крайностями: от слепого восхищения и восторга первых трех месяцев до практически полного разочарования и грустного недоумения последних недель, когда их встречи приобретали все более прагматический характер и от былых чувств остались лишь бледные неуверенные тени. И тогда он почему-то решил, что сможет восстановить ее образ по книгам, точнее только по тем из них, в которых жила какая-нибудь Рита. Он понимал, что более абсурдную затею невозможно было придумать, но именно поэтому она казалось ему вполне осуществимой. Дело было только в сроках - на такой поиск могла уйти и вся жизнь, но ведь он никуда не торопился. Впрочем, он читал и другие книги, ибо знал, что та Рита могла уже не один раз поменять имя, переходя из книги в книгу, но по причине, которую он и сам не мог объяснить, эта версия казалось ему менее вероятной. «Вряд ли она стала бы скрываться под чужим именем. Ее имя настолько вросло в нее, что трудно представить ее Таней или Катей ».

…Когда через десять лет он закончил читать и положил на специальную полочку двадцать восьмую книгу о Рите, он понял, что устал. Во время поисков ему попалось несколько книг на английском и испанском языках и он специально выучил испанский, чтобы прочесть небольшую повесть, в которой аргентинский автор, друг Борхеса и Кортасара (чего только в этой жизни не бывает!), назвал Ритой неказистую очкастую студентку с зелеными глазами и наивным выражением лица. Ничего общего с его Ритой у этой пламенной революционерки-подпольщицы не было, он понял это с первых страниц и все-таки героически дочитал повесть до конца, несмотря на утомительную необходимость постоянно заглядывать в словарь чуть ли не на каждой строчке, особенно в первое время. И ни в одной из прочитанных им книг не было той Риты. Не было даже намека на нее, несмотря на то, что у каждой книжной Риты были какие-то отдельные черты Риты реальной. «Все это бред, полный бред…»- говорил он со злой усталостью критика, которому пришлось прочесть до конца толстый бездарный роман только для того, чтобы произнести эту фразу, жалея о потраченном времени и об избранной профессии.

И вскоре после этого, возвращаясь тихим весенним вечером с работы, он понял, что никогда не найдет ее в чужих книгах и что единственный выход - это написать свою версию, свою книгу - только так у него есть шансы найти ее в этой бесконечной толпе и попросить спокойно посидеть в кресле, пока он будет писать ее портрет. Писал он быстро, почти ничего не исправляя и через три месяца ежедневной работы первый вариант повести был готов. Он перечитал написанное и понял, что больше половины текста никуда не годится и надо все переделывать. На доработку и оформление окончательного варианта у него ушло еще семь месяцев и только к следующему апрелю он, наконец, остался относительно удовлетворен своей работой. Однако, печатать он ее не собирался, только дал почитать одному из друзей, вкусу которого он доверял. Друг прочитал и сказал, что вполне «приличная вещица и у нее есть шансы на успех». А потом сразу посоветовал, в какие журналы и издательства можно ее послать.

К зиме его повесть, которую он назвал в духе Борхеса «Двадцать девятое приближение к Р.», была опубликована отдельным изданием и сразу стала очень популярной. Настолько, что еще два издательства выпустили ее в твердой и мягкой обложке и на хорошой бумаге. Но он избегал журналистов и совершенно не радовался своей неожиданной популярности. Он просто положил свою книгу на ту же полку и она стала двадцать девятой книгой по счету. У него было какое-то спокойное и радостное чувство исполненного долга и в то же время опустошенность, причину которой он пытался для собственного успокоения объяснить простой усталостью, связанной с хлопотами по изданию книги. Но интуитивно он знал, что причина вовсе не в этом. Все было гораздо сложнее. Он понял ясно истинную причину своей усталости только через несколько месяцев, когда ему вдруг пришла в голову одна пугающая своей нелепостью мысль, от которой он окончательно утратил ту первоначальную спокойную радость первых дней выхода повести. Он сварил себе кофе покрепче, подошел к полке и с непонятным ему самому легким страхом взял свою книгу. Долго держал, а потом сел на диван, и открыл ее на середине…

Так он и знал! Все его опасения оправдались - Рита сбежала! Там, где еще вчера звучал ее голос, зияли опустевшие места, сквозь которые в лицо ударил холодный сквознячок времени. Вот пустая скамейка, на которой она сидела, вот ее шапка и сумочка, а чуть дальше, на сорок седьмой странице, лежит на книжной полке кассета, которую она приносила ему послушать. Все вещи послушно застыли на своих местах, герои, как полагается, произносили свои правильные и отшлифованные монологи и, не опережая друг друга, текли размеренным чередом события, зеркально повторяя все изгибы его жизни, на которых захватывало дух. И все, казалось, было предусмотрено, и никаким незапланиро-ванным неожиданностям не было места на страницах его так гладко выструганной и подбитой повести. Да вот поди ж ты, на восьмой странице вдруг обнаружилась огромная прореха между строчками и Риты, той Риты, которую сохранила его память, уже не было и в помине среди этого стройного порядка, поэтому все дальнейшее - разговоры, вещи, случайные встречи и неслучайные опоздания, какая-то некнижная ревность и их короткое совместное обучение на курсах икебаны, и даже затерявшиеся где-то в эпилоге два его больших письма к ней, - все это вертелось теперь вокруг безжизненного манекена, которого по непонятной причине окружающие продолжали называть Ритой.

А она, как всегда, выскользнула из своей зеленой шкурки, не оставив ни адреса, ни телефона, совсем ничего, кроме короткой, как смешок, записки, которую он и нашел между страницами. На половинке линованного листочка из школьной тетрадки было написано: «Я всегда слишком любила свободу, чтоб быть запертой даже в такой просторной клетке, как твоя книга. Не ищи меня больше ни здесь, ни в других книгах - не теряй времени. Я сама тебя найду, когда у меня будет настроение. Возможно, мы как-нибудь встретимся в библиотеке, в нашем зале. Счастливо! Р.» Если бы не это Р., он бы подумал, что он бредит. Но она всегда подписывалась только одной буквой и почерк был ее, в этом не было никаких сомнений. Он захлопнул книгу и рассмеялся. Потом встал и вылил холодный кофе в раковину.

10.05.00