Бытие определяет сознание

I. Звоню в бюро ремонта телефонов. Бодрый девичий голос отвечает, называя свой номер. Объясняю, что у меня в аппарате не проходит зво­нок. - Переверните аппарат!- прерывает мои соображения веселая девушка Переворачиваю. - Провод не выдернут? - Нет... - Регулятор в порядке? - Какой регулятор? - Вы что, телефон впервые видите? После секундного замешательства отвечаю, что нет, не впервые и вообще-то пользуюсь им довольно часто. - То-то и видно... Во мне медленно закипает возмущение. Я ждал многих телефонных звонков, в том числе и междугородних. У меня были назначены встречи. Умерла подруга сестры, моя добрая приятельница... Переводчик с фран-цузского обещал сообщить, когда закончит работу над новым романом... С дачи собирались привезти сына... Теперь связь с внешним миром как бы прервалась, многое развалилось и рухнуло. Непринужденное хамство телефонистки только подчеркивает мою беспомощность. Нужно бы ей ска­зать, что человека, у которого аппарат стоит на столе уже более полу­века /это видно по регистрационным номерам/, трудно заподозрить в том, что он видит телефон "впервые"! Если ты не в силах сообразить такую простую вещь, то как же решаешься работать в столь тонкой обще­ственной службе?! Надо бы сейчас ей все это сказать, но позорно мол­чу, боюсь, что она "вырубится", и мне придется мучится долгие неде­ли, чтобы вернуть нехитрому, но позарез нужному устройству утраченный голос. Времена беспредела... Раньше оскорбленный человек имел возмож­ность пожаловаться, и хоть в двух-трех случаях из десяти и это сраба­тывало, сдерживало чье-то желание поглумиться, выказать себя. Ряды больших и маленьких начальников сильно поредели, жалеть о чем, в су­щности, не приходится. Но вот вместе с ними исчезли и заслоны, кое-как ограничивающие взбесившегося дикаря. Хамам, недоумкам, лентяям, нравственным садистам всех мастей, увы, раздолье! Осколки доброжела­тельности улетучиваются с катастрофической быстротой. Общество дича­ет на глазах. И вот у меня, автора многих книг, написавшего уже боль­ше, чем Лев Толстой, веселящаяся дура может покровительственно поинтересоваться, не впервые ли я вижу телефон. Горе общественному объединению, живущему с ненавистью к человеку! Добро облагораживает и носителя его, и окружающих, зло изничтожает и самое себя... Ей бы подумать о том, что безнаказанность это всего лишь мнимая, что самоутверждение такого рода обернется, пройдя целый ряд кругов, обязательными утратами для нее же самой: отсутствием нужной страницы в учебнике, аварией водоснабжения, невыданной справкой, загубленным ремонтом и т.д. Нет, этого она не умеет! Дикарь в современном технологическом мире не только сам обречен. Он общественно опасен! И хамство в этом смысле - пострашнее Чернобыля. В доисторические времена оно уживалось в пределах усадьбы: где-то между скотным двором и конюшней. А в нашей усложненной жизни, регулируемой тысячью невидимых цепочек, по которым от одного адресата к другому перетекает информация, звено выбитое из межлюдскои связи, "тромбирует" и другие участки цепи. Уже после я сообразил, что мною в тот день были оставлены незаконченными почти все намеченные дела: пустяковая обида, мимоходом нанесенная телефонисткой, все "детонировала", долго не давала успокоиться. Ругал себя за излишнюю чувствитель­ность, но войти в привычную колею не мог. Моя цепь, замкнутая на об­щественный созидательный процесс, была выключена, соответственно выключились и другие участки, замкнутые на нее… Жизнь с ненавистью изначально ущербна. Это энтропия, умирание, распад. 2. Похмельный интеллигент в метро уныло сказал мне: - Дефицит достиг у нас шакальего уровня. Во всем! Еще год назад я называл их полоумными, а теперь, боюсь, им монтируют одну извилину на троих! 3. Фамилии: Лжедмитриев, Сергеев-Мценский. 4 Как правильно: "Уважаемый Обожаемый" или "Обожаемый Уважаемый"? 5. "Восточные слабости" - магазин. 6. В Нюрнберге 1945 года ожидали увидеть злодеев, закоренелых пре­ступников, негодяев высшей марки, а перед судьями предстали перепу­ганные незначительные личности, скучные, пустяковые, туго сообража­ющие. Встретившись случайно с государственным или общественным деяте­лем, фамилию которого раньше неоднократно слышал, вдруг видишь перед собой весьма среднего человека, не очень к тому же здорового - и вну­тренне обмираешь. Незначительность власть имущих пугает больше их грубости, корыстолюбия, желания всем повелевать. 7. Лев Славин меня предостерегал: Не надо бояться! Ничего не надо бояться. Особенно робким я не был, но слова эти запомнил как подтвержде­ние собственным мыслям. Он же сказал как-то, по-моему именно он: - Знание жизни не есть дар лизнуть кому-то вовремя задницу. Это надобно называть знанием задниц. 8 К 1917 году Россия наконец-то отринула навязанное ей и не перева­ренное за долгие века христианство; перестав обманывать себя и дру­гих, решительно вернулась к язычеству. Нынешний наш мир, назывной, мифологический, сказовый, полон иллюзорных страхов и столь же приз­рачных надежд - это мир языческих представлений и поступков, К сожа-лению, без присущего язычеству буйства плоти. Три-четыре года назад серьезно и вдумчиво обсуждались явления, не имеющие никакого места в реальности, но как бы ее определяющие. Декларировались заведомо бес­смысленные положения: "необходимо цивилизовать вхождение в рынок..," "противоречия между словом и делом способствуют торжеству застойных сил...", "сегодня, когда человек вышел на самый передний край борь­бы..." - цитирую первый попавшийся печатный орган. Если отступить во времени еще на несколько лет, мы увидим процесс более резко. Тогда, к примеру, всерьез награждали орденами реки, леса, небесные тела и т.д. Ордена Ленина канал. Краснознаменная пуща, "Почетная грамота Верховного Совета вручена городу..." Тогда же услышал случайно разговор двух интеллигентного вида немолодых женщин, они очень беспокоились: "Сколько сейчас, при нынешнем росте цен, могут стоить спаржа и трюфели?" Ни того, ни другого в продаже не было лет восемьдесят, но они беседовали об этих мифических товарах так, будто покупают их раз в неделю! Это типично языческое мировосприятие, а священник сетует на то, что народ утрачивает христианские ценности. Ни раньше они для "широких масс" особыми ценностями не были, ни теперь - та же чисто назывная сфера! 9. Ускоренные курсы авантюристов. 10. "Есть куртки из кожи. Есть из дермантина. А эти куртки из Германии". 11. "Шкурка норки" или "Норка шкурки"? 12. Портрет Сталина в ларьке на Черемушкинском рынке. Приклеен из­нутри к стеклу,.. Ничего нелепее и вообразить себе не могу. А моло­дой азиат за окошечком грубоват и агрессивен: "Нэ хочешь, нэ поку­пай! К другой магазын иды! Без Сталина..." Что ж, и правда, пойду к другому. 13. У нее пятикомнатная, очень удобная и прекрасно обставленная квар­тира. Дочь объездила весь мир, сотрудничает в совместной юридической фирме, зарабатывает много, в основном валюту. Внук учится в пансио­нате под Веной. Ее любят. О ней, старухе, заботятся - и дочь и внук. Сама же она убежденная сталинистка. Спрашиваю, чем покойный генералиссимус так ей близок? Некоторое время думает, потом отвечает: - Сталина уважали. Он в хозяйстве разбирался. Цены снижал... А сейчас вон как все дорого стало! 14. Обедать нужно в хорошем ресторане, а работать лучше в посредствен­ном. 15. - Искусство обязано... - Искусство должно... - Искусству следует... Искусству следует требовать не очень больших жертв! 16. Ф.Клингер, один из столпов знаменитого германского объединения "Бу­ря и натиск", куда входили Гете и Шиллер, оказался в России в конце позапрошлого века. Дослужился до генерала, сын был ранен при Бороди­не. В Дерпте герр Клингер был попечителем университета. До России много писал и печатался. И тут не оставлял своих литературных занятий, Пересылал в Германию труды, но публиковал уже под псевдонимом. Узнал Булгарин, тотчас настрочил донос. Третье отделение проверило, но оставило сообщение Булгарина без последствий, хотя все, о чем он писал, подтвердилось. Перед смертью велел жене остающиеся бумаги сжечь. Что тогда сгорело, об этом уже не узнает никто. Он говаривал в конце жизни: "меншен унд руссен". 17. Мрачные подвижники ничегонеделанья. 18. Как хорошо сказал когда-то Хомяков: "То, что строится, обязано иметь почтение к тому, что выросло"! Он умер еще не старым, пятидесяти шести лет. Считается одним из основоположников славянофильства. С одной стороны, увлекался идеей "соборности", изучал и проповедовал труды "отцов церкви", цити­ровал Иоанна Дамаскина. С другой - требовал отменить крепостное право, смертную казнь, цензуру. 19. "Люди у нас хорошие, душевные... "Золотые люди у нас!" "Особой благодарности заслуживают наши люди... Люди действительно хорошие. Картошка плохая. 20. "Сегодня в номере". Да, в номере... А завтра - в камере. 21. Убежденный "сталинец". Как трактор. Не красный, не коричневый. Просто убежденный поборник идей покойного генералиссимуса. 22. Звонит Лев Славин. - Приглашаем вас, Вадим, на наш юбилей - сорокалетие свадьбы. - Конечно! Спасибо... Знаете, я бы хотел придти не один, а с.. как бы вам сказать... - Приходите, естественно, с кем хотите! С детьми, с соседями, с родственниками!.. 23. Мальчик-цыганенок на пристани под Астраханью. В ящике из-под патефона у него барахтались штук шесть голубей. Мы ждали паром -кажется это была река Маячная. Или Рыча? В общем, мы ждали на приста­ни, а тут подошли два цыганских мальчика. Один - лет десяти, а другой - с патефоном - лет трех, не более. И в патефоне - куча го­лубей. Какая-то бабуся удивленно засюсюкала: - Это что же у тебя там за птички? Он взглянул на нее совершенно по-взрослому, бросил снисходите­льно, сопровождая речь фантастической матерщиной: - Ты что, трам-тарарам, голубей никогда не видела? Трам-тарарам, голуби ето, голуби! Весь такой гибкий, курчавенький, трехлетний... На другом берегу реки его сородичи жили табором - считалось колхоз. Разводили свиней. Переправясь через реку, мы наблюдали, как дети ездят на свиньях верхом. Пожилой цыган вытянул молодуху пле­тью. 24. Временно исполняющий обязанности гражданина. 25. Министерство путей просвещения. 26. Разговор в автобусе. 1969 год. - Водитель, чего стоим? - Сейчас помпиду провезут и поедем. - А большую помпиду-то? Помпиду - тогдашний французский президент. А вот еще недавний разговор на улице. Баба объясняет товарке /обе они бегут и все это на полубеге/: - Манька-то туда приехала, а у ей могила занята! 27. Какой-то малоизвестный в наших краях француз запечатлел гениальную сценку. Дед сидит с внуком, уже достаточно взрослым. Греются на солнышке. А мимо идут, взявшись за руки, три девушки - молодых длинноногих, щебечущих о чем-то, непосредственных и прекрасных, как сама весна. - Боже мой,- говорит старик.- Подумать только, что они справля­ют естественные надобности так же, как все... Это несомненно так. Но тот, кто, глядя на них, вспомнил об этом, уже мертвец. И можно ставить крест на его могиле! Убрать из мира романтизм - все рассыплется в прах. Задохнемся! И довольно быстро. Жить только романтическими категориями это все равно, что использовать вместо воздуха запах роз... Но убрать - не­льзя ! В последнюю свою ночь умирающий Наполеон с жуткой болью /"брит­вой в правом боку", как выразился М.Алданов/, держа в руках свечу, вошел к Монтолону, одному из приближенных, сопровождавших его на "petite ile" Святой Елене. Затащил в гостиную, полуодетый, с безум­ным взором и, задыхаясь, конечно же, в бреду стал диктовать... Что бы вы думали? Завещание, распределение наследства, письмо сыну или жене? Он диктовал - этот эгоист, человеконенавистник, мракобес и т.д. - перед лицом смерти, когда уже ни с чем не шутят, план защи­ты Франции от воображаемого нашествия. А последние его слова: "Армия...Авангард..," Откуда они у чело­века, называвшего солдат в минуты откровенности "пушечным мясом"? И ведь в бреду!.. Жуется лет двести жвачка: романтизм. Но никуда не денешься - одними реалиями не проживешь. Чем-то он все-таки симпатичен, этот корсиканец, что бы там ни писали Толстой и Манфред. 28. Будем молчать, поскольку о тех, кого с нами нет, судачить за глаза нехорошо, а о присутствующих не говорят. 29. Эпоха заменителей : шубка из брыси. 30. Что-то их всех "кидает" в XIX век! Нынешний, что и говорить, су­ров. Но это - как твой дом, обитель во времени, XIX - только родст­венник нынешнему. Плохо не знать истории. Плохо быть Иваном, не пом­нящим родства. Но все время жить у родственников - хорошо ли это?! 31. Хам. Рыгающий, пьяный, с грудной клеткой, огромной, как буфет. Стоит. Мочится. Для Мережковского он был грядущим. Для меня - теку­щий. Текущий, данный в ощущение, рыгающий, пьяный хам. 32. Добрый человек от Ле Зуана. 33 . В районе Прибамбасья... 34. Пункт проката валюты. 35. Спрятали палку - они перестали делать что бы то ни было. Дороги не убираются, мусор не вывозят , из шести лифтов в нашем здании работают два. Запили, загуляли, забезобразничали, преступность сразу подско­чила в десятки раз! Борис Парамонов полагает, что в России все живут по законам ли­тературы, которая оказывает влияние на любой процесс. Василий Казаринов, не сговариваясь, уточнил эту мысль: раньше жили в романе "Веш­ние воды", теперь окружающая действительность напоминает "Большой налет". Какая чушь! Откуда же тогда у населения такая убежденная глухота к слову, такая повальная канцелярская неграмотность?! Спра­шиваю у фольклористки: "Почему ты записала частушку именно так, с рифмой "живу-дышу". Нет, она уверена - рифма правильная! Упрямство ослиное! Объяснений слушать не желает. "Русский", на котором об­щается толпа, тоже "русский" только по названию, а по форме - бес­чувственный, мертвый или крепко покалеченный канцелярско-блатной. Увы, они живут не в литературе, а в пародии - в графомании, Это так же похоже на литературный сюжет, как Барков похож на Пуш­кина. И мозги у них так устроены. Отсюда не литературная окраска жизни, а графоманская, суть рабская, жлобская, циничная - на уров­не уркаганской песни, которая, как мы знаем, тоже может колебать­ся от литературно совершенной до графомански-пародийной. 36. Песня: "Ах, был я рокером, стал я брокером"... 37. Разговор на Москворецком рынке. - Где, где свежая?! Не вижу!.. - Да ты не так смотри. Ты пальцем смотри! 38. Меня пригласили на свадьбу, которую справляли в кафе "Националь" где в свое время я бывал довольно часто. Нашу компанию даже стали называть "Национальные герои". Я ходил туда, как к себе домой. Ус­лышав, что свадьба празднуется в "Национале", я как-то внутренне успокоился, прикинул, откуда доберусь туда, и решил посвятить ос­тальной день делам. К вечеру устал зверски - мотался по городу, что-то куда-то пе­ревозил, вышла из строя машина, порвалось пальто. Был нестерпимо голоден и зол. Жду в вестибюле жену, она обещала приехать прямо на место часам к семи или в самом начале восьмого Гляжу на циферблат: 19-35. На­верху в зале "Мартини" уже шумно и весело. Молодых я, правда, успел поздравить. Жду жену. Какие-то крепко поддатые девицы с шубами под мышкой просят у ме­ня сигарету. К ним бросается швейцар. Девиц выводят. Они входят снова, препираются со швейцаром. Меня толкают, не знаю, может быть, намеренно, бедром "наотмашь". Терплю. Жду жену. У стены стоит вежливый, очень отутюженный китаец со значком на лацкане и тоже кого-то ждет. Неотрывно гляжу в стекло входной двери. Меня кто-то осторожно трогает за плечо сзади. От голода и зло­сти реагирую мгновенно. Оборачиваюсь. Это китаец. Он улыбается в смущении. Спрашивает на ужасном русском языке: - Простите, вы не господин Ленин? Напряженный, как струна, вздрагиваю, но отвечаю так же мгно­венно : - Простите, нет... Господин Ленин умер. И видя осунувшееся лицо китайца, добавляю: - Но дело его живет... Китаец следит за мной испуганными глазами. Отворачиваюсь и тут же понимаю, что он спросил: "Простите, вы не господин Левин?" У него это звучит, как "Ле-ин". Снова оборачиваюсь. Китаец все еще стоит и смотрит мне в спи­ну тем же оторопелым взглядом. Стараюсь возможно тактичнее сгла­дить неловкость, говорю, что не расслышал, что пошутил и что госпо­дин Левин сейчас придет. Он успокоенно вздыхает, Часы в зале бьют восемь раз. Дверь отворяется, входит моя же­на. 39. Экскурсия в Ниде: дикие люди водят диких людей по диким местам. Там же - урна в виде русской печи. Туда, где под, сваливаются бытовые отходы, из поддувала их достают... Там же урны в виде колод­цев. Ничего безвкуснее невозможно представить, Экскурсовод рассказывает, что здесь в "Долине смерти" в конце прошлого века /!/ ра­ботали французы, плененные в первую Отечественную войну двенадцато­го года. В Паланге лебеди и утки на пруду. Потрясающая красота бывшего поместья, кажется, Радзивиллов. По берегу гуляет нарядная толпа. А вот и соотечественники - мама с мальчиком. Откуда-то они из-под Тамбова. Мальчик умоляет: - Давай посмотрим, как уточки едят. Раздраженная мама: - Идём, трам-тарарам! Чаво тут смотреть: жопой они едят, что ли?! 40. Вулканолог. Поэт. Путешественник. Романтик. Девицы смотрят ему в рот. Вулканолог. Имеет свои труды по специальности. Утверждает, что его имя известно во многих странах. Так оно, видимо, и есть. Живет годами чуть ли не в самом кратере. Наверное, и купается в лаве. Поэт. Пишет о ночных кострах, восхождениях к вершинам, пере­менчивости дамских сердец, ветрах с Охотского моря, икре, которую можно просто выдавить из рыбы, пойманной руками, и т.д. Романтик. "Мы, камчадалы..." - он все время это подчеркивает. Живем в сопках. Спим на золе. Обедаем на земле. Показывал соответ­ствующие слайды о вулканологическом быте. На одном сортир по-кам­чатски: голое поле, лопата и плакатик с буквами "М" и "Ж". Между буквами неширокая борозда, больше ничего. Дескать, дамы копают се­бе ямку справа, мужчины - слева. Романтика!.. Путешественник. Бывал в Сирии и Египте, где-то еще. Клинический дурак. 41. Рентабельно ли возведение египетских пирамид? Конечно, затра­ты на единицу продукции, по тем временам, были невелики. Однако объем-то работ гигантский! Все же, думаю, средства, истраченные на строительство, спустя четыре тысячелетия могли возвратиться в казну за счет туризма. Руководствуясь сходной логикой, некоторые из наших экономистов пробуют прикинуть, во что обойдется России замена феодальных порядков идеалами свободного мира. 42. Взбитые сливки общества. 43. Новые слова. Их можно воспринимать, как тенденцию окружающей действительности: штрафка, грибалка и т.д. 44. Поэт Александр Аронов был в Донецке. Ехал в трамвае. Они тогда еще ходили с кондукторами, которые называли остановки. - Следующая "Парк Крупского",- объявила кондуктор. - Почему "Крупского"? Какой такой "Крупский"?- возмутился Аро­нов, с которым всегда случались дорожные происшествия. - Почему, почему?! Такое название! - Наверное, "Парк имени Крупской"? - Какой "Крупской"? Разуй глаза-то, вон ему и памятник стоит! - Аронов выглянул в окно. Это был памятник Шевченко. Обожаемому народом Тарасу Григорьевичу... 45. Провинциалка в московском метрополитене. Идет посадка в вагон. - Граждане, граждане! Не напирайте. Это не последний. Сейчас еще один придет. 46. "Комфорт и уют" назывался магазин. Двенадцатилетний Алексей тут же это назва­ние переделал: "Ботфорт и утюг". 47. Алексей придумал собственную систему обозначения уличных со­бак. Например, "Ошейниковатый шаечник" - собака в ошейнике, сбежав­шая от хозяина и жмущаяся теперь к точкам общепита и помойкам. Или "Подъездный сторожил" - собака, живущая в подъезде. Именно - "сто­рожил", это от "сторож" и "жилец". Совсем незамысловатых псов он называл "Шаечный обыкновенник" - это просто дворняга, существующая сама по себе среди таких же бедолаг. 48. У Екатерины второй был секретарем некий Храповицкий. Ему приходи­лось переводить ее комедии на русский язык, ибо в обществе усилен­но внедрялась мысль, что она их пишет по-русски. Перед приездом в Москву они с матерью были весьма стеснены в средствах. Привезли всего по три платья и по одной дюжине белья. У Елизаветы было, например, до пятнадцати тысяч платьев, тысяч пять туфель и два сундука шелковых чулок! Как она ухитрялась поспевать за модой, которая в те времена, говорят, менялась два раза в месяц?! 49. Занятный листок ходил по рукам в Петербурге в двадцатых годах прошлого столетия. "Право - сожжено. Доброта - сжита со свету. Ис­кренность - спряталась. Справедливость - просит милостыню. Благо­творительность - арестована /Она-то за что?!/. Отзывчивость - в психиатричке, Кредит - обанкротился. Совесть - замолчала. Вера - осталась в Иерусалиме. Надежда - на дне морском лежит рядом со своим якорем /Видимо, имеется в виду фрегат/. Честность - вышла в отставку. Кротость - заперта за ссору на съезжей. Терпение - един­ственное, что осталось, но скоро лопнет!" Тогда же, кажется, роди­лось присловье: "Кто может, тот грабит, кто не смеет, тот крадет". Все это - тоже Россия, которую мы потеряли! Да нет, не поте­ряли, а продолжаем хранить, холя и лелея! 50. Киевский ресторан "Москва" расположен в одноименной гостинице. Во втором этаже. Идет шахматный матч Корчной - Спасский, 1969 год. Я корреспондирую в "Московский комсомолец". И вообще журналистов и шахматистов в Киев приехало много. Здесь Сало Флор, Виктор Хенкин Анатолий Афанасьев, Александр Рошаль, тогда еще никому не извест­ный. Обедаем в ресторане. Вечером после партии там же ужинаем - у нас столик человек на десять с флажком ФИДЕ. Вокруг довольно людно Не нашедшие места слоняются по залу. Разговор. - Ось бач: жидив-то, жидив!.. - Иде? Иде? - Да ось жид, бач, очи як раки... - Тю! Який жид?! Це ж Таль! 51. Что ж удивляться, если идиоты, вдохновляемые идиотами, живут по-идиотски?! 52. Хорватская трагедия: собрался в Загреб, стал копать выгреб и свалился в погреб... 53. Былина: "Да как он взял кайло, да как открыл хайло." 54. Медведь-алкоголик в Харькове. Жара была. Что-то мы обсуждали с моим белгородским приятелем. От Белгорода до Харькова два часа езды. Я сказал ему, что родил­ся в Харькове, он захлопотал: "Давай съездим!" И поехали! Прогу­лялись по Сумской, зашли в городской музей. В ресторане выпили водки. Ночевать негде было. Среди ночи он вдруг вспомнил: "Знаю одно место. Пойдем в зоопарк". К рассвету добрались. Медведь. Размеров внушительных. Шкура кое-где протерлась, но еще крепкая. Людям после работы хочется выпить, а пивные почти все закрыты. Вот и приходится шагать сюда, прямо к клетке. Называется в народе: "Кафе "У миши". Пьют водку, портвейн, пиво. Угощают и медведя. Он берет бутылку обеими лапами. Сосет, хлюпая и чмокая. Фырка­ет. Высосав, интерес к бутылке теряет. Ноет и скулит. Мне потом объяснили, что так он просит табаку. Ему бросают папиросу. Он ее жует горящую, перекатывает в пасти. Обжигается, но из зубов не выпускает. Не зажженную равнодушно провожает взглядом. У нас с собой ничего не было. Мы пришли и сели на скамейку среди битого стекла и тараньей шелухи. Медведь стоял на задних лапах, вцепившись в прутья. На наш приход не реагировал. Глядел куда-то вдаль сквозь нас, в простран­ство тоскливым, опустошенным взором. Взором алкоголика, подернутым утренней похмельной поволокой. Я еще курил тогда. Достал сигарету, бросил через прутья решет­ки мишке. Зажженную. Он взглянул на нее тупо, отрешенно. Но "ку­рить" натощак не стал. 55. Витрины, переполненные зарубежным алкоголем. Прощание со "Сли­вянкой". 56. Там, где много говорят о Боге, ищи дьявола! 57. Что за фантасмагорическая страсть командовать, поучать, наво­дить порядок! Сказать бы себе раз и навсегда, что никакого поряд­ка ни тут, ни где бы то ни было навести невозможно, признать это соображение аксиомой и жить дальше уже более спокойно. Был когда-то на углу Садовой и Тверской магазин "Колбасы". Лет семь назад зашел я в него, занял свое место в очереди, читаю газе­ту: сплошной вопль о том, что нужно немедленно навести в стране порядок! Заканчивается горбачевская "перестройка". В свободной про- даже уже появились "Охотничьи сосиски", "шейка", буженина, но очень дорогие, покупателям такие цены в новинку. Все же просят взвесить триста-четыреста граммов. Очередь сдержанная, молчаливая. Лишь продавщица, по привычке, что ли, призывает время от времени соблюдать порядок. Стою, читаю... Входит пожилой дядек с ветеранским набором: орден Отечественной войны, две планки - все награды явно послевоенные. Самоуверен. Энергичен. По-хозяйски оглядел прилавок. Растолкал стоящих побли­же к весам. Распорядился: - Дайте вот это и это... По килограмму. Продавщица механически взвесила "Охотничьи" и буженину. Сказа­ла цену. Он повторил сумму вслух, но ровно в десять раз меньшую. Она его поправила. Он снова повторил свое, как глухарь на току! Она снова поправила, уже более раздраженно. Тут до него дошла цифра, он слегка обалдел и стал вещать, обращаясь к продавщице и к людям, составляющим очередь: - Повылезали, заразы! У, кулачье проклятое!.. Сталина на вас нет! Погодите, скоро всех прижмем к ногтю, наведем порядок! И так далее. Наиболее неодобрительно слова ветерана восприняла малюсенькая собачонка, принадлежащая моей соседке в очереди. Бросилась к его ногам с душераздирающим визгом. Он отшвырнул ее ботинком, продол­жая вещать. Тут уж не выдержала хозяйка собачки, схватила зонтик и трахнула дядька по затылку. Он, не секунды не колеблясь, дал сдачи. Какие-то женщины схватили его за руки, вытолкали в тамбур -все это под собачий лай, визг, увещевания, ругань. Я обернулся к продавщице. Та стоит у своих весов, крестит толпу, крестит и причитает: "Граждане! Давайте соблюдать порядок! Граждане же, прошу соблюдать!..." 58. Христос с его проповедью - явление для своего времени совершен­но обреченное. С подавляющим большинством окружающих они беседуют просто на разных языках. Как растолковать людям самую суть? Они не понимают, о чем он им говорит. Но если бы понимали, зачем им тогда Христос? Это противоречие роковое для любого пророка. Должны пройти какие-то сроки, чтобы люди, желающие понять /а таких все­гда очень немного/, научились говорить и мыслить на его языке. 59. По-прежнему тяжело воспринимаю исковерканный, безграмотный, косноязычный "русский", на котором общается толпа. Надо срочно объявить на территории России русский язык единственным государст­венным языком, для не умеющих связно разговаривать на нем - органи­зовать какие-нибудь курсы и школы. И чтоб ленивое наше население выучилось говорить правильно - хоть под страхом лишения гражданства Как в Прибалтике, которую мы так не одобряем! 60. "Дураки и дороги" - это, как ни странно, не от Гоголя, а от Екатерины. Когда принцесса Софья Фредерика Августа Анхальт-Цербская попала в Россию, она изъяснялась только по-немецки. И чисто говорить по русски так и не выучилась. Поэтому "дураки" и "до­роги" она воспринимала, как "дураки" и "дороки". А глаз имела зоркий, и суть несчастий российских выразила весьма метко. Потом ее выражения сделались предметом анекдотов. Большинство их Екате­рина знала, но относилась к ним с юмором и вполне терпимо. 61. Как дурак с писанной Торой. 62. Станция метрополитена "Курдская".