Настоящий мужик

Кто такой «настоящий мужик»? Какой он? А?

Нет, то, что каждый из нас настоящий мужик, это понятно. Это даже не обсуждается. И всё-таки: где идеал, эталон, совершенство?

Ну, Бельмондо… А что Бельмондо? Дерётся, что ли, хорошо? А если его, лягушатника, выставить против Карелина? Он ведь у этого Бельмондо (уже не говоря о всяких там Джеймсах Бондах и «крутых» Уокерах) одним своим взглядом многодневную свистуху вызовет. А заодно – энурез и цыпки.

Значит, Карелин – настоящий мужик? Положим. Но вот – если честно – хотел ли бы я иметь лицо как у Карелина? Такое вот милое лицо доброго дяди Франкенштейна?

Нет, не хотел бы. Категорически.

Зато вот, например, у Тихонова-Штирлица хорошее лицо. Благородное, умное, аристократическое. Даже слишком. Как у колли.

Путин вот вроде очень настоящий. Особенно походка. Походка приблатнённого страусенка. Называется: «Ша на нары, заусенцы!» Или: «Ага, не ждали? А я пришел!» Классный походняк! Но вот беда – не пьёт. А настоящий мужик должен уметь выпить.

Хотя, с другой стороны, есть у меня один сосед. Настоящий мужик. И не пьёт. Я его спрашиваю: «Почему?» А он: «Смысла нету. Я выпью пол-литра – ноль. Выпью полтора – ноль. Выпью два – ноль. Как стекло венецианское. Только по маленькому носишься, журчишь каждые пять минут, как на морозе. А с утра голова болит. Не колган, а пентагон. Вот я и бросил». Но мужик мой сосед – настоящий, грибы солит первоклассные, огурцы. И гладью вышивает. А уж оладушки печёт! Хризантемы, а не оладушки! Рецепт я вам потом расскажу.

Так что очень трудно отыскать идеал настоящего мужика. Всех переберёшь – от соседей до президентов – и у каждого чего-нибудь не то. Всё хорошо, а идеала нету…

И вот однажды я понял: был у меня в жизни один-единственный пример настоящего мужика. И был это никакой не Джеймс Бонд и не Олег Меньшиков, а обычный кобель: пёс дворовой породы по кличке Рюрик. Вот мой идеал настоящего мужика. И я не шучу.

Я учился в седьмом классе, и родители решили сделать мне новогодний подарок – купить собаку. Приехали на Птичку, стали ходить, выбирать.

Породистых собак я не люблю. «Чистокровный королевский пудель» звучит для меня так же, как «стопроцентный гагауз» или «племенной тунгусский хряк». Пусть хозяева породистых собак на меня не обижаются. Они тупые. В смысле – собаки. Узкие собачьи специалисты, подобные флюсу.

Овчарка всё время норовит укусить вас за кадык или мошонку. А что такое мужик без кадыка и мошонки? Ноль. Ёжик в тумане. Пятачок с лопнувшим воздушным шариком. Нет, овчарок я не люблю.

Борзая – этот Горбатый мост, выпиленный лобзиком, - только и знает, что бегать по прямой. Из борзой функция прёт просто неприлично.

Шпиц знай жрёт с утра до вечера и лает голосом охрипшего Демиса Русоса.

Зачем нужны бассеты, эти ушастые морщинистые сардельки с глазами, в которых собрана вся скорбь еврейского народа, и с вечно скребущей по асфальту крайней плотью, - вообще секрет.

Не понимаю я и прелести буль-терьеров. К чему было выводить этих плотоядных поросят с глазами чумной крысы?

Таксы? Но еще Чехов о них писал: «Шел по улице такс, и ему было стыдно, что у него кривые ноги». Если бы я родился таксой, я бы сразу повесился на подтяжках своего хозяина.

Терьеры? Знал я одного ирландца. На вид – ничего. Рыжий такой, приветливый. А вот стóит на секунду отвлечься, он тут же подойдет к твоей ноге, задерет лапу и набулькает, антихрист, в ботинок. И ругали уж его, и били – без толку. День, два переждёт, а потом опять подберётся к кому-нибудь – и напрудонит в кед, басурманин.

Эти… как их? Шницели, штуцеры… Шнауцеры! Тоже хороши. Помню я одного ризена по гордой кличке Чак. Совершеннейшее угробище. Озабоченный на полную голову. И к столбам фонарным пристраивался, и к скамейкам, и к помойкам. Все стулья в доме перелюбил, все кресла, все фикусы. Только кактусы пожалел. Вернее – они его. А приведут к нему на случку конкретную суку – скулит, воет, дрожит. Вот же тебе вроде бы реальная, как говорится, тёла. Давай, приармянивайся! Нет. Убежит, пристроится к какой-нибудь будке высокого напряжения, и давай в своей сольной ламбаде трястись. Тьфу! Нет, не люблю я породистых собак. Не люблю и всё тут. Хоть убейте. Не сложились у меня с ними отношения.

Я люблю дворняжек. Загляните дворняге в глаза. Заглядывали? Никуда вы не заглядывали, кроме финансовой ведомости. У дворняжки в глазах – все диссертации мира. И астрология, и психоанализ, и геополитика. Такой PR с даосизмом – бездны! Если уж умный человек от кого-нибудь и произошел, то не от шкодливой макаки, а от дворняжки. И Шариков тут не причём.

Ну так вот. Приехали мы с матерью на Птичку. Бродим.

Смотрим: корзина. А в ней какие-то шерстяные варежки копошатся. Рядом стоит хозяин. Печальный. Мать спрашивает:

– Кто это у вас?

– Тибетские терьеры, - говорит. – Чистокровные. Только что с Тибета.

– А бывают такие? Тибетские терьеры… А то чего-то вроде «уральских мопсов» получается. Или «алтайского пуделя»

– Бывают. Насчет алтайских мопсов врать не буду. А тибетские терьеры – вот они. Чистокровные.

– И почем ваши тибетские чистокровные?

– Трёшка.

Дело было давно, ещё в Союзе.

– Чего же сразу не три шестьдесят две? – спросила мать.

– Шестьдесят две есть, - уже не так печально ответил мужик. Благородный ответ.

– Значит – тибетский терьер?

– Тибетский. Собака – зверь! Скот пасет, тапки носит, на чужих лает, ест всё, не болеет, шерсть не лезет, блох нет, лужи обходит, зайца травит…

– Не курит, не пьёт, матом не ругается…

– Ни боже мой… Команды знает: «голос», «фас», «фу», «сидеть», «лежать», «пошёл на…»

– Ясно. Келдыш, а не собака. Ну, давайте выбирать.

Из кучи юных келдышей лучшего выбрать нетрудно. Способ простой: надо щенков перемешать и посмотреть, какой из них всех подомнёт под себя и залезет наверх. Потом опять перемешать, и опять посмотреть. Там обязательно будет самый сильный. Лидер. Его и надо брать как самого жизнестойкого. Стали проверять. Смотрим: картина интересная. Наверх регулярно забирается бойкий такой, кучерявый кобелёк. Расталкивает всех, лезет, прямо лапами по мордам своих братиков и сестрёнок. В общем – типичный будущий олигарх. Никаких сентиментов, совести – как у аллигатора. Но есть и ещё один. Серенький такой, скромный, неторопливый. Как только всех перемешают, он – шасть в уголок и лежит. Пару минут идет ожесточенная борьба. Келдыши пыхтят, сопят, пищат… Олигарх лезет наверх. Серенький лежит в сторонке. Но вот все успокоились. Тут этот из угла вылезает и аккуратненько так по спокойной горке – наверх. Деликатно, культурненько, интеллигентно, без шума, без драки. Залезет на макушку, уляжется на олигарха – и лежит. Ещё и лизнет олигарха. Мол: да ладно тебе, жалко что ли? Не чужие. И так повторялось раз пять.

Взяли мы серенького. Посадил я его за пазуху. Пока ехали в метро, он меня, конечно, пару раз обделал. Принесли домой. Стали разглядывать. Посмотрели в энциклопедии, какой должен быть тибетский терьер. Ясно, что был он таким же тибетским терьером, как я – индейцем племени команчей. Назвали мы его Рюриком. За породистость.

И началась новая жизнь. Год за годом. И Рюрик радовал меня каждый год все больше и больше. От терьеров у него, слава Богу, ничего не было, зато тибетского – хоть отбавляй. Рюрик был настоящим собачьим мудрецом. Помесью Сократа, Конфуция, Будды, Ленина и Фаины Георгиевны Раневской.

Рюрик был воплощением спокойствия. Судите сами. Один раз мы с ним, например, застряли в лифте и сидели там четыре часа. Я дергался, бился головой об стену, скрежетал зубами и, как выражалась одна моя подруга-эпиляторша, «рвал волосики на попке». Поведение моё было недостойным. Я опаздывал на экзамен, но это не оправдание. Рюрик же четыре часа безмятежно проспал. Через четыре часа нас «освободил» совершенно пьяный техник. Ясно было, что мы сидели по его вине. Я орал как резаный:

– Раньше не могли прийти?! Это хамство! Безобразие!

– Скажи спасибо, что вообще пришёл, - сказал дядя. Гад. Ну, что с ним делать? Не драться же? Да и с чем там драться? С этим опоссумом заспиртованным?

Пока мы с опоссумом на лестнице ругались, Рюрик сделал такую штуку. Взял в зубы дядин портфель с инструментами и бутылками и скинул в шахту (лифт в это время опять завис между этажами). Хотите верьте, хотите нет. Теперь стал ругаться дядя. Но Рюрик внимательно посмотрел на дядину мошонку, слегка тявкнул, и дядя успокоился. Таких случаев было множество. Но – о главном.

Рюрик был профессиональным бабником. Не знаю, как это называется у собак. Наверное, сучий угодник. Или суколюб. Но манера знакомства с собачьими девушками у него была особая. Безотказная.

Обычно кобели, завидя миловидный мохнатый объект, начинают волноваться, пускать слюни, бестолково вертеть хвостом. Словом, выглядят глупо. А потом еще друг с другом цапаются. Из-за такой-то ерунды. Этого добра – полные бульвары. Чего здесь драться?

Нет, Рюрик никаких слюней не пускал, хвостом не вертел и ни в каких дуэлях не участвовал. Из принципа. Всё это было ниже его мужского достоинства. Блудил Рюрик следующим образом.

Во-первых, дам он себе выбирал крупных. Догинь, сенбернарих. Уважал ньюфаундленок, доберманих. Хотя сам был ростом немного больше спаниэля. На мелочь, типа болонок, вообще не смотрел. Не воспринимал их как собак. На лающих болонок он справлял малую нужду. А в душе - большую, наверное.

Во-вторых, увидя какую-нибудь пушистую девушку, он первым делом подбегал ко мне и преданно утыкал голову в колени. Это значило: «Извини, брат, сам понимаешь – природа. Дело естественное, житейское. За меня не волнуйся. Через сутки буду. Целую. Твой Рюрик». У нас с Рюриком так сложилось: где-то раз в неделю он должен был пропасть на сутки. Это называлось «сукин день». Чаще всего сукин день Рюрик устраивал по пятницам. Т.е. у него пятницы были сукины, а у меня – банные. С утра в пятницу он уходил с головой в разврат, а в субботу утром, часов в 9, я не глядя открывал дверь. Рюрик входил в квартиру и бежал прямёхонько в ванную – смывать блуд.

В доме его все знали. «А! Рюрик! С сукиного дня вернулся? Устал, поди? Ну, заходи-заходи», - говорил кто-нибудь из жильцов дома, подходя к подъезду. Жилец впускал Рюрика в подъезд, сажал на лифт и отвозил на мой этаж. Рюрик не скрёбся, не лаял (вдруг я еще сплю?), а просто ложился на коврике и ждал. Всё культурно. Потом Рюрик принимал душ, ел овсянку и дрых до вечера.

Далее: сам процесс ухаживаний у Рюрика выглядел так. Он неторопливо подходил к даме. (Куда в это время девались хозяева – неясно. Рюрик умел находить бесхозных, как чувствовал). Вставал рядом. Вплотную. Нежно прижимался щекой к щеке. Ни разу я не видел, чтобы дама ушла. Минуты две стоял.

Дальше Рюрик со вздохом клал ей на спину переднюю лапу. Как в советских фильмах пáрубки обнимают дúвчин за плечо. Если бы у Рюрика был пиджак, он бы обязательно накрыл дúвчину пиджаком. Но пиджака у него не было. Ни разу я не видел, чтобы лохматая дúвчина не позволила Рюрику подержаться за плечико.

Проходят еще две минуты. Дальше Рюрик со вздохом закидывает вторую лапу. Задушевно укладывает морду на дамскую спинку. Ждет, вздыхает, как бы говоря: «Да, зайка, вот такие дела… А что поделать? Природа. Как говорил старик Гёте: «Что естественно, то небезобразно». Передние лапы и морда – на даме, задние ноги неторопясь переступают по направлению к дамскому хвосту. Топ-топ. Вздох, пауза. Топ-топ, вздох, пауза. Всё с достоинством, культурно, без суеты. Еще через пару минут занимается, наконец, исходная позиция. Вздох, особенно глубокий, дескать, «тяжела ты, шапка мономаха». И начинается неторопливая, солидная, респектабельная матумба. Минут на сорок – на час. Вокруг счастливой пары постепенно собирается толпа из людей и собак. Люди восхищенно ахают, собаки завистливо поскуливают. В конце матумбы раздаются человеческие аплодисменты и собачий вой. Жены эмоционально указывают мужьям на Рюрика, вот, мол, как надо, учись, колода в штанах.

Рюрик слезает с дамы. Встает с ней рядом. Вплотную, щека к щеке. Как бы говоря: «Спасибо тебе, моя безымянная любовь, за сладкое безумство волшебных мгновений». Две минуты стоит. Все растроганы. Роман приобретает кольцевую композицию. Продолжение невозможно. Рюрик неторопливо уходит вдаль. Толпа скандирует: «Рю-рик! Рю-рик!»

Когда Рюрик скрывается за углом дома, появляется растрепанная и встревоженная хозяйка собаки: «Ах! Альмочка! Альмочка моя! Где же ты была?! Тебя никто не обидел, девочка моя?!». Нет, её никто не обидел, её осчастливили. Потому что скоро у чистокровной аристократки догини Альмочки родятся щеночки странного вида, нечто среднее между койотом и полярным песцом. Очень смышлёные неторопливые щеночки с мудрыми, как у далай-ламы глазами. И щеночков не поднимется рука топить. И хозяева отвезут щеночков на Птичку. И их купит за трёшку какой-нибудь курносый семиклассник. И у курносого семиклассника появится настоящий лохматый друг, который подрастёт и будет устраивать «сукины дни» по пятницам. И бесконечное колесо жизни будет катиться и катиться. И никогда не остановится. И это прекрасно.

Рюрик прожил у меня больше двадцати лет. Мудрые живут долго. Если считать, что в году где-то пятьдесят недель, то за двадцать лет Рюрик устроил себе около тысячи «сукиных пятниц». Правда под конец, годам к семнадцати (это по-человечески лет в девяносто), он иногда стал позволять себе пропускать пятницы. Зато в молодости он нередко устраивал себе «сукины вторники» или «сукины субботы». Таким образом, «сукиных дней» в его жизни было тысячи полторы, а то и две.

Наше расставание с Рюриком было светлым, несмотря на весь трагизм смерти, в том числе и собачьей.

В старости Рюрик, конечно, болел. У меня уже появилась мысль его усыпить. Помню, недели три Рюрик лежал, почти ничего не ел, на улицу выходил неохотно. На пару минут. Отольет на газончик – и домой. Про пятницы и речи не было. Лежит, постанывает. А стоял май-месяц. И вот в одну из пятниц вдруг стало необыкновенно тепло, распустилась сирень. Вышли мы с Рюриком на газончик. Рюрик оглянулся вокруг. Я тоже. Хорошо! Весна.

Глядим: бежит по бульвару роскошная такая сука. Неместная. Овчарочка такая, вся шелковая, стройная – ну, прямо модель, виа-гра, козырной собачий сексопил. Вздохнул Рюрик, уткнулся мне головой в коленки, мол: «Извини, брат. Устрою я себе прощальную пятничную гастроль. Сам видишь, какая стреказель бегает. Надо брать. Пойду, выступлю в последний раз. Если не вернусь – считай меня человеком». И поковылял за этой шёлковой. А я уже и тогда знал, что он не вернется. Зачем? Отгуляет уж своё и скончается, так сказать на ложе любви. Потому что настоящий мужик умирает в бою, а не в больнице.

Так оно и вышло. Мне рассказывали разные знакомые, что Рюрик дня три гулял с этой виагрой по Сокольникам, а потом пропал. Ушел и благородно сдох в одиночестве. Видели его и в Богородском лесу и на Лосинке. Они с овчаркой впереди, а за ними стая. Так что последний загул у Рюрика был серьезный. Заключительный аккорд. Как в органном концерте всеми трубами. И откуда только силы взялись? Рюрика помнят до сих пор. Да и как его забудешь, когда половина собак в районе – вылитый Рюрик. И размеры разные, и расцветка, а – Рюрик! Спокойный, неторопливый, обстоятельный, глаза как у майора Пронина. Мастер матумбы. Душа-кобель. Хвостатый Конфуций. Супепёс.

Я не рассказал, конечно всего о Рюрике. Он и тапки подавал, и дом сторожил, и блох у него не было, и команды он все знал. Не соврал тогда мужик на Птичке. Еще Рюрик разговаривал. Да. Бывало, прикажешь ему:

– Рюрик, скажи «мама»

Он:

– Муа-муа.

– Молодец! Скажи «собака»

– Буа-буа-буа…

– Молодец. Кушать хочешь?

– Дуа.

Поест. Я ему:

– Что надо сказать?

– Буа-буи-буа

«Спасибо»значит.

Это тебе спасибо, Рюрик, что ты был. Вернее есть. И будешь. Настоящий мужик. Эталон и идеал.

А Джеймс Бонд с «крутым» Уокером пусть энурез лечат. И выводят цыпки. Пьют кефир и смотрят телепузиков. Салажата безрогие.