Сухая падь

От офиса, где располагалась моя редакция, до касс Аэрофлота семь минут хода. Прошел их на автомате. У каждого окошка длинная очередь, с билетами глухо. Июнь 91-го. Еще не распался СССР, два месяца до баррикад у Белого дома и Ельцина на танке. Компания Аэрофлот - единый воздушный монстр, а билеты вполне доступны даже студентам и пенсионерам. Пора каникул, отпусков и путешествий.

– До Иркутска? Продано на месяц вперед. Если есть телеграмма, идите к администратору, – равнодушно ответила «справочная».

Телеграммой я не располагал, но, побрел к окну администратора. Интеллигентное лицо белокурой женщины средних лет.

– У меня погиб брат... до Иркутска...

Видимо, администратор прочитала «телеграмму» на моем лице.

– Завтра утром вас устроит?

Я кивнул, протянул паспорт и деньги, она сама сходила в кассу, принесла билет.

На обратном пути мозги занялись арифметикой. Лечу утром плюс пять часов разницы, прилетаю вечером, до Бодайбо наверняка уже не добраться... И я даже не спросил Николая, когда погиб Виктор. Вчера, позавчера...

Развернулся, подошел к знакомому окну. Администратор словно ждала.

– Что-нибудь еще?

– Боюсь не успеть, надо лететь сегодня вечером, завтра утром буду в Иркутске и сразу в Бодайбо.

Она понимающе кивнула, взяла билет, через две минуты принесла новый, на рейс, вылетающий вечером из Домодедово. Я помню внимательные глаза этой женщины и сегодня, пятнадцать лет спустя.

Вернулся на работу. Вскоре раздался звонок, дозвонился Сережка. Голос племянника звучал на удивление твердо. Выдержанный парень.

– Я в Иркутске, вылетаю через два часа... На них наехал КамАЗ...

Саранная

Все детство мы каждое лето ездили в пионерлагерь «Саранная», привольно раскинувшийся среди сопок в восемнадцати километрах от Балея. Смешное расстояние по нынешним автомобильным меркам. А тогда маленькие автобусы тащились пыльным караваном около часа. В отряды распределяли строго по возрасту, и мы с Витахой и Алькой всегда попадали в разные.

Собирались вместе по воскресеньям, в родительский день. Те же неспешные автобусы пятидесятых привозили мам и пап к воротам лагеря, дальше родительская демонстрация пешком, примерно полкилометра поднималась к площади перед столовой. Здесь мы их поджидали под строгим конвоем вожатых, стремясь разглядеть в принаряженной толпе взрослых родную фигуру. Сначала родители ездили вдвоем, потом чаще одна мама.

«Как упоительны в России вечера!» – прекрасная строчка из модного шлягера конца века. Для нас в середине прошлого столетия душевно-упоительными были дневные воскресные прогулки по окрестностям лагеря. На склонах в изобилии цвели желтые и красные саранки, давшие, видимо, название лагерю. Одни в виде раскрытых лилий, лепестки других закручивались аккуратными «барашками». Попадались и сибирские пионы «Марьины коренья» – цветы поразительной свежести и волшебного аромата. А еще весело пестрели в зеленых коврах синие васильки и голубые колокольчики, сказочными раскрасками восхищали бесчисленные бабочки, бесконечно стрекотали кузнечики, и замирало сердце при «счете жизни» лесных кукушек.

Жизнь между воскресеньями тянулась долго и однообразно. Утренние и вечерние линейки, четырехразовое питание по горну, ежедневный послеобеденный сон, утомительные утренние дежурства по кухне, когда с пяти утра до завтрака ребячья бригада успевала начистить огромный чан картошки. Впрочем, навык пригодился на всю жизнь. Своеобразным художественным результатом откликнулись и ритуальные пионерские линейки. Четкие команды отрядам для сдачи рапортов в «Саранной» подавал красавец-парень, сильный и загорелый Юрка Крестьянников. Через тридцать пять лет я напишу комедию «Идеальная пара», где по сюжету немолодые уже влюбленные познакомились еще в пионерском лагере. Первая искорка между ними проскочила, когда он командовал на линейках, будучи старшим пионервожатым, а она сдавала ему рапорт как командирша младшего отряда.

Каждую смену проводились спартакиада, поход, концерт художественной самодеятельности и прощальный костер. Навсегда врезались в память простые и щемящие строчки неизменной заключительной песни у догорающего огня:

Гори костер подольше, гори, не догорай,
А завтра лагерю скажем: «Прощай, прощай, прощай».

В магнетизме этих строк я убедился тридцать лет спустя, в середине восьмидесятых. Любили мы тогда семьей отдыхать в прекрасном пансионате «Братцево», расположенном в старинной московской усадьбе на окраине Тушино. Весьма льготные путевки предоставлял комитет московских драматургов, куда меня приняли после первых театральных премьер осенью 83-его. Компания подбиралась весьма разновозрастная: от пятилетних детишек до чудесного солнечного старикана Давида Медведенко, драматурга и театрального критика, которого одинаково обожали взрослые и дети. И вот в последний братцевский вечер мы запалили под высоким мостом через овраг симпатичный костерок, и с моей подачи все дружно заголосили: «Гори костер подольше…. А завтра Братцеву скажем: прощай, прощай, прощай». С долго неиссякающим дружным энтузиазмом десятки раз повторяли вроде бы совсем нехитрые слова из забайкальского пионерлагеря пятидесятых продвинутые столичные дети конца советской эпохи. Звонкие голосочки хорошо ложились на низкие тона, принадлежащие нам с Давидом.

Но вернемся в пятидесятые. В общем, свои программные задачи по летнему оздоровлению, физическому и патриотическому воспитанию пионерлагерь «Саранная» выполнял, казалось бы, вполне исправно. И все же ЧП бывали. Иногда мальчишки ударялись в бега, и вожатые вдруг кого-то не досчитывались на вечерней линейке. Однажды побег совершили два пацана с Погодаевской: Валерка Пожидаев и… мой брат Виктор. Им удалось прошагать все восемнадцать километров лесными тропами. Исчезли двенадцатилетние мальчишки после завтрака, часа в четыре уже добрались до родной улицы.

– Ты зачем это сделал, Витя? – спросила сына сильно удивившаяся мама. От своего Виташки она никак не ожидала столь вызывающего и легкомысленного поступка. Бежали ведь обычно сорвиголовы - мальчишки, не привыкшие к порядку и дисциплине. Витаха же всегда слыл да и был аккуратным, рассудительным, послушным ребенком. «С ним всегда можно было договориться», – много раз вспоминала мама во взрослых семейных застольях. И вдруг - такой дерзкий побег! Немногословный брат сообщил, что просто соскучился и попросил маму не ругать его. Это была, конечно, правда, но не вся. Открыть истинную причину досрочного броска из Саранной в Балей Витаха не мог, дав напарнику честное слово.

Подоплека крылась в мальчишеской солидарности. Инициатором побега выступил Валерка. Религиозная мать, суровая в мирской жизни, рано овдовевшая тетя Оня, заставляла сына с детства носить крестик. В лагере он его прятал, но какая-то чрезмерно любознательная, идеологически выдержанная отрядная шестерка обнаружила-таки диковинную по тем временам вещицу. Валерку подняли на смех: «У пионера крестик!» Парень насмешек не выдержал и решил рвануть домой, а одному пускаться в дальний путь, конечно, страшновато. Из всех корешей-сверстников он поделился замыслом с самым надежным парнем со своей улицы. Им оказался мой старший брат.

Через пару лет Валерка рванет уже из материнского дома. С чернявым Толькой Гладышевым, по прозвищу Копотян или Копченый, они доберутся аж до Иркутска, где после пройдут студенческие годы и самого Валерки и моего Витахи. Потом беглецы из Саранной встретятся в Бодайбо и будут много лет соседствовать, как когда-то в Балее. Валерка свозит нас с мамой, Ритой и Александром на место, где погиб Виктор.

Музыка

В детстве нас всех учили играть на фортепиано. Далеко не каждая семья в те времена могла себе это позволить. Наша смогла. Отец после окончания в 1938 году Иркутского политехнического института приехал в Балей по направлению инженером-маркшейдером. Зарабатывал, набрав больше десяти лет стажа, вполне прилично, помню цифру «три восемьсот». На три тысячи восемьсот рублей до реформы 1961 года семья могла жить припеваючи. Мама вела хозяйство и никогда не работала. Одевались мы выше среднего, питались неплохо, при этом на книжке у родителей всегда копились деньги на будущее переселение и дорогие покупки. Году в пятидесятом в доме появилось пианино.

Инструмент назывался «Красный октябрь», стоял в большой комнате у дальней от входа стены. Хотя какой там большой! В ширину «зала» - так иногда именовалась по-сибирски самая большая комната квартиры - была метра два, от силы два десять. В длину – метра четыре с половиной. Стало быть, десять квадратов! С правой стороны от пианино до боковой стены оставалось сантиметров пятнадцать-двадцать, слева - чуть побольше. На задней стенке громоздкого инструмента, внизу у пола, во вместительной нише, я устроил со временем надежный тайник. О нем чуть позже.

Вся наша квартира имела четыре крошечных комнаты и кухню. К большой примыкали две спальни и столовая. В первой спальне вмещалась лишь одна узенькая кровать, потому как почти четверть комнатного квадрата занимала печь-голландка, впритык к которой тютелька в тютельку вписался вместительный бельевой комод. Во второй стояли двухспальная супружеская кровать и железная койка с неудобной, провально-мягкой, как помнит моя спина, панцирной сеткой.

Рита и Александр после нескольких месяцев занятий выказали свою полную музыкальную несостоятельность. Ни слуха, ни ритма, ни ловкости пальцев учительница Анна Васильевна – полная дама с добродушным характером, переселенная в Сибирь с дочкой Полей в 30-х годах с западной Украины - у старших детей нашего семейства обнаружить не смогла. Гораздо лучше пошло дело у Виктора, а вскоре приобщили к музыкальным урокам и меня.

Несколько лет мы с Витахой, срывая бурные аплодисменты, играли в четыре руки на всех школьных и городских смотрах художественной самодеятельности. Музыкальную школу в Балее тогда еще не открыли, частные уроки брали многие, но мы явно лидировали. Директор пятой школы, высокий строгий брюнет Николай Георгиевич Голубев лично составлял программу на городской конкурс и на наш номер несколько лет ставил беспроигрышно.

В средних классах семейный дуэт распался: Витаха с фортепиано завязал. Брат все же уродился по складу характера технарем, человеком логичным, точным, и уроки музыки постепенно превратились для него в скучную обязанность.

Своим детям Виктор со временем тоже купит пианино, много лет в их бодайбинской квартире будут звучать гаммы и прочие нехитрые мелодии. Но сын Сережка окажется опять же умным финансистом, дочка Наташа, при всей старательности, больших музыкальных успехов не достигла. Поседевший Виктор Сергеевич, впрочем, сам, после сорока, вечерами частенько садился к инструменту, вспоминал детские упражнения, упорно подбирал песни Окуджавы и любимые эстрадные шлягеры.

Но вернемся в пятую школу конца пятидесятых. На очередном смотре художественном самодеятельности Витаха неожиданно для всех, включая, кажется, и самого себя, выступил в вокальном жанре. Мальчишки-восьмиклассники, помнится, это был квартет, перед полным актовым залом вышли исполнять популярную тогда патриотическую песню «Солдаты в путь». Надо сказать, в те годы в нашей пятой вокалом увлеклись многие мальчишки – от совсем юных дарований до басовитых выпускников. В школу пришел настоящий музыкальный энтузиаст, заводной и талантливый учитель пения Валерий Георгиевич Шевченко. Фанат своего дела успевал кроме обычных уроков заниматься со школьным хором, блиставшем на городских смотрах, организовал эстрадный оркестр, где я сидел пианистом, и вообще музыкальная жизнь в пятой школе при нем забурлила весенней Ангарой. Кстати, через тридцать лет, в 86-м на праздновании пятидесятилетия школы я с удовольствием пожал крепкую руку старенького, но все еще заводного маэстро. А последний раз мы виделись в Балее в 2004 году.

Так вот, вышел квартет восьмиклассников на школьную сцену и под аккомпанемент баяна, висевшего на груди молодого Валерия Георгиевича, бодро начал: «Путь далек у нас с тобою, веселей солдат гляди!» Неопытный запевала взял сразу слишком высоко, а мелодия идет по нарастающей. На третьей фразе один из будущих солдат пустил звонкого «петуха», ребята стушевались, сбились, голоса зазвучали вразнобой, и... два вокалиста досрочно покинули сцену. В актовом зале сидела «вся школа», шел отборочный тур на заключительный школьный смотр, с которого лучшие номера уже отбирались на городской. После «петуха» в зале, естественно, раздался веселый смех, но когда квартет превратился в дуэт, вдруг наступила тишина. И в этой экстремальной, провальной атмосфере фальшиво, но несгибаемо вдруг зазвучал голос моего стойкого брата. Витаха неважно пел, обладал далеко не абсолютным музыкальным слухом, но не умел и не желал пасовать. Второй оставшийся вокалист подтянул, замолкнувший баян снова зазвучал, и весь первый куплет с припевом они довели до конца. После чего Валерий Георгиевич, растянув меха, издал на баяне продолжительный заключительный аккорд, обозначая конец номера, и стойкий дуэт отправился со сцены уже под дружные, одобрительные аплодисменты сочувствующего зала.

Улица

В детстве на все хватает времени. Сколько веселых и азартных игр связано с родной Погодаевской улицей и ее дворами! Летом мы часто играли в лапту, занимая под игровое поле почти весь квартал. Слава богу, машины по нашему затерянному в Забайкалье райцентру тогда практически не ездили. Черта, где подбрасывался мяч под биту – обычную палку около метра длиной - проходила напротив дома Ивановых и переулочка, ведущего к усадьбе Ярмоленко. Игроки в поле занимали места на дороге, тянущейся от дома Ивановых мимо дома Лоскутниковых-Дормидоновых, к последнему перед стадионом дому Васильевых. С другой стороны жили семьи Сапожниковых, Моштылевых, Жуковых…

Тех деревянных домов с огородами давно уже нет, а семьи разъехались. Собственно и от старой улицы осталось одно название. На месте дома, где мы выросли, давно стоит, кажется, до сих пор единственная в Балее пятиэтажка. Около нее ежегодно разлетается обильный тополиный пух от трех когда-то молодых, а теперь могучих тополей, подраставших вместе с братской троицей в палисаднике у нашего деревянного дома. Долго радовала меня в редкие приезды и красавица-черемуха, которую я посадил в углу огорода в 1960 году. Саженец привез на велосипеде из ближнего леска после поездки за груздями с постоянным взрослым напарником по тихой охоте Виктором Васильевичем Сидоркиным.

В середине новой Погодаевской давно появилось двухэтажное каменное здание с почтой на первом этаже. В лапту, пожалуй, теперь не сыграешь. Да и мальчишек на улице в 2004 году я практически не увидел. А полвека назад играло обычно человек под двадцать. В каждой команде тон задавали старшие, даже послеармейские парни, умевшие мощно посылать белый «семишкурный» мячик в бесконечную синеву бездонного забайкальского неба. Сильные удары битой отличали и моего Витаху. Коренастый крепыш всегда лидировал в спортивных делах. Великий учитель физкультуры пятой школы Константин Федорович Луговцев несколько лет выставлял брата играть в основном составе знаменитой школьной футбольной команды «Звездочка». Привлекал и в легкоатлетические команды: стометровку Витя бегал, чуть ли не в районе 11 секунд, отлично прыгал и в длину, и через планку. Пожалуй, лишь в настольный теннис мы сражались с ним на равных.

Настольный теннис вообще любимая игра нашего поколения балейских мальчишек. Начинали мы ставить руку, играя на курятнике во дворе или на обеденном столе дома. Ракетки и шарики при отсутствии оных заменялись твердыми книжками и плотными, «семишкурными» мячиками. Вместо сетки ставились в одну линию вверх корешками одинаковые по ширине приоткрытые книжки. Потом появились настоящие, а главное общедоступные теннисные столы на стадионе и в пятой школе. Простенькими, пупырчатами ракетками мы стучали по китайским шарикам часами, отрабатывая разнообразные подачи, хитроумные подкрутки и разящие, неберущиеся удары. Венцом выступлений в этом виде спорта стала наша парная игра с Лешкой Моштылевым на областном чемпионате в Чите году этак в шестьдесят втором. Индивидуальные матчи мы легко продули, а в паре уперлись. Терять было нечего, и мы заиграли смело, азартно и предельно рискованно. Лешка, по природе упорный защитник, брал совершенно мертвые мячи, я бешено и удачно атаковал. В результате совсем не рейтинговая балейская пара дошла до финала, обыграв к изумлению судей и публики несколько сильных пар.

В маленьком переулке перед огородом Ярмоленко наша уличная ватага азартно играла в чехарду, «двенадцать палочек» и городки, сделав вполне приличные самодельные биты и аккуратные чурочки-городочки. В метании бит уверенно лидировал Славка Ярмоленко, во взрослой жизни он продолжал играть в городки на настоящей бетонной площадке, выступал даже за городскую команду. А во дворе, точнее на большом огороде усадьбы Ярмоленко после уборки картошки, мы весело и до буквального упаду гоняли в казаков-разбойников. Добродушная тетя Дуся нашу стаю обычно привечала, хотя при случае могла и беззлобно шугануть: «Надоели! Выметайтесь».

Отдельной строкой должен выделить азартные денежные игры, в коих наша тройка братьев весьма преуспевала. Самым умелым в этом деле на нашей улице оказался, пожалуй, тот же Славка Ярмоленко. Высокий, худощавый, длиннорукий подросток очень точно кидал камень-подкат к горке монет, чаще всего получал право бить первым и аккуратно переворачивал монеты вверх орлом. Перевернулась – твоя! Однажды виртуоз пристенка и подката с крупного выигрыша на чужой территории сумел купить себе новые брюки!

Кроме подката подолгу стучали в пристенок или чику. Каждый игрок носил с собой всегда фирменный полтинник или большую медную монету, отчеканенную лет сто назад. Такими раритетами мы умели стучать о стенку, стремясь накрыть или хотя бы задеть монету противника – это и называлось чикой! - весьма разнообразно. Места для игр постоянно менялись. В подкат поначалу играли в нашем дворе, но поскольку он просматривался сразу с двух улиц – Профсоюзной и Погодаевской – вскоре начали искать места поукромнее. Лучше всего игралось в уютном квадратном переулке-тупике, ведущем от Погодаевской к дому Полищуков. Иногда кидали подкат и на спортивных площадках стадиона «Труд», благо в будние дни там обычно царила безлюдная тишина. Однажды восхитительно азартная игра развернулась на волейбольной плошадке. Несколько раз ставки добавлялись, и на кону выросла высокая стопка мелочи в добрую дюжину сантиметров. Наступил решающий розыгрыш. Десяток участников увлеченно и самозабвенно по очереди кидали подкат к металлической горке. Ближе всех у цели остановился плоский камень-подкат, брошенный мастерской рукой Славки Ярмоленко. Счастливчик присел, тщательно прицелился, готовясь нанести подкатом по стопке железных денег первый, самый желанный и выгодный удар. Интересно: сколько монет сразу перевернутся орлом кверху? Мы тесным кружком, кто, сидя, кто, согнувшись в поясе, расположились рядом, остро переживая кульминационный миг игры. Вот Славка, не спеша, как опытный игрок поднял подкат, и… рука его застыла в верхней точке. Бить по высокой стопе мелочи оказалось невозможно. Потому как между деньгами и рукой с подкатом вдруг возник огромный кирзовый сапог. Внезапно. Сразу. Натуральный привет от Старика Хоттабыча! Мы все, включая Славку, обалдели, секунд десять смотрели на сказочный сапог, потом дружно вернулись в реальность и задрали головы. Обладателем сапога оказался могучий дядя Вася Васильев. Отец моего одноклассника Сереги и его младшего брата Владьки. Дядя Вася служил когда-то на границе, отлично умел маскироваться и незаметно подкрадываться, что и продемонстрировал нашей азартной компании. Его сыновья с нами в чику и подкат, кстати, никогда не играли, не смея нарушить жесткий запрет сурового отца и строгой мамы - тети Зои. А нашу компашку дядя Вася решил, видимо, шугануть просто из спортивного интереса: «Смогу ли тряхнуть пограничной стариной и подкрасться к толпе игроков незаметно?» Что успешно и продемонстрировал. Повинуясь зычному понуканию обладателя огромных сапог, мы безропотно перенесли стопку монет в другое место, и игру все равно довели до конца.

Еще один забавный памятный случай. В переулке у Полищуков кроме подката мы частенько азартно стучали в чику-пристенок, но однажды дед Стасика, живший в том же переулке, научил нас орлянке. И понеслась. Несколько мальчишек и почтенный Василий Михайлович часами неутомимо крутили, кидая вверх, монеты, надеясь на счастливого орла. Дед с нами молодел и здоровел, проигрывал полпенсии, но стойко сносил ворчанье своей старухи и выходил с горстью монет снова и снова. Однажды бабка с утра побежала вызывать «скорую» по случаю сердечного приступа у супруга. Пока бегала, мы вытянули деда на улицу. Василий Михайлович сначала отнекивался: « Что вы, совсем мне плохо, ребятки…», потом, охая, вышел, а когда через полчаса подъехала карета «скорой помощи», то изумленная бабка и видавшие виды врачи нашли недавно загибавшегося сердечника в азартном мальчишеском кругу вполне живым, бодрым и практически здоровым. Бабка запричитала, не зная ругать нас или благодарить.

Как-то дед долго скрипел напильником в сарае, а потом вдруг начал закатывать орла за орлом. Валерка Пожидаев в очередном туре опередил старика, поднял его монету сам, повертел так и этак. На новеньком советском пятаке оказалось... два орла. С обеих сторон. Беспроигрышный вариант!

– В магазине дали, сам удивляюсь, ребятки, – божился балейский «Левша».

Ах, наивный смешной и милый дедуля! Когда бабка все же увезла его из Балея, подальше от орлянки, он сильно заскучал и вскоре вообще покинул бренный мир.

Из нас троих самым азартным уродиться выпало мне. Александр инициативу обычно не проявлял, но всегда готов был присоединиться к денежным играм. Меньше всех увлекался чикой, орлянкой и подкатом Витаха. Да, играл и он много, но все же в определенный момент мог бросить компанию и пойти на спортивную тренировку. А в старших классах к азартным играм Витаха и вовсе охладел – начал серьезно заниматься математикой и физикой, участвовать в олимпиадах.

Десятка три пацанов росло на родной Погадаевской и пересекающей ее в середине улице неведомого Журавлева – видимо, Погадаев и Журавлев отличились в каких-то партизанских боях на забайкальских сопках. Не все, – ох, далеко не все наши сверстники – доросли до взрослой жизни. И совсем немногие дожили до пенсионного возраста. Уходили по-разному.

Первым мы хоронили Витьку Голубцова. Он рос средним между сестрами Галей – моей одноклассницей – и Валей. Нормальный, шустрый пацан, но с лицедейской натурой. Страсть к игре и розыгрышам его и погубила. Детский летний лагерь, базирующейся в городском саду, в жаркие дни ходил купаться. На глубокие разрезы водить детвору вожатые опасались, предпочитали мелководную Унду.

В тот день, как обычно, все плескались у берега, дальше, чем по пояс, не заходили. Вода в полугорной речке не особо прогревалась, так что несколько приседаний, пять-десять метров по течению – и к берегу. Десятилетнему Витьке Голубцову сильно хотелось отличиться, привлечь внимание.

– Тону! Помогите! Спасите! – дурачась, орал мальчишка. Раз-другой на его фальшиво-молодецкие призывы дети и взрослые реагировали. Затем, видя, как он в очередной раз с веселой и довольной рожей: «Как я вас наколол!» – энергично бредет к берегу, стали его крики игнорировать. Когда построились в обратный путь, Витьки на своем месте не оказалось. Вожатый обвел взглядом берег... реку... крепкой мальчишеской фигурки с выгоревшими светлыми волосами не увидел.

– Куда делся Голубцов?

Тишина в строю стала звенящей, лишь шумела Унда на перекатах, да гудели настырные оводы, прицеливаясь к загорелым ногам и лопаткам.

– Он у машины вертелся, – раздался несмелый девичий голос.

– Точно! – обрадовался вожатый, – на ней наверняка и уехал.

Так он и сообщил вечером отцу Витьки. Тот на следующий день обошел все автопредприятия города. Машину, подъезжавшую к Унде, нашел, но хмурый шофер сказал, что шуганул всех пацанов и уехал в кабине один.

Водолазы наши Витьку на третий день. В гробу мы его не узнали. Вместо большеротого смешливого мальчишки ростом «метр с кепкой» хоронить пришлось почти взрослого парня с почерневшим строгим лицом. Все пацаны с улицы несли венки парами. Мы с Витахой шли сразу за пионерским знаменем, взятым, видимо, из летнего лагеря. Знамя доверили нести нашему старшему брату Александру: он выделялся тогда ростом и выглядел солиднее других. Александр шел самым первым в длинной процессии, сначала по родной Погадаевской, потом у стадиона мы повернули вверх на улицу Ведерникова, взбирающуюся параллельно Профсоюзной к Сухой Пади. Правее скалы-луны и хребта привольно раскинулось на пологом склоне городское кладбище.

Помню, вдоль его длинного забора мы любили мчаться на лыжах и прыгать с самодельного трамплина в виде утрамбованной снежной кочки. Трамплинов строили несколько – для новичков, среднего «класса» и профессионалов. Асы пролетали добрый десяток метров. К ним принадлежал мой Витаха. Мне удалось добраться до средней кочки, как и большинству пацанов с нашей улицы. Рисковый Витька Голубцов планировал следующей зимой обязательно сигануть с большого трамплина, не дожил...

В правую руку Альки, крепко держащую древко знамени, впился комар. Я смотрел на кровососа, сочувствовал брату, но ничем не мог помочь. Комар раздувался на глазах в яркую красную каплю. Наконец я не выдержал, попросил Витаху держать венок крепче, догнал знаменосца и врезал по кровопийце. По руке Александра потекла алая струйка, но, казалось, он ничего не заметил. Ни пытки от жала насекомого, ни освобождения. Брат смотрел вперед, шел под звуки вечного шопеновского марша и вел за собой огромную процессию. В последний путь Витьки Голубцова.

Когда я закончил шестой класс, а Витаха седьмой, мы попали с ним в туристическую компанию, совершившую серьезный и шикарный поход от Балея до Байкала и обратно. Водил нас легендарный учитель физики пятой школы Михаил Иванович Фефелов, большой знаток природы и властный режиссер любительского театра. Однажды он потряс сотни зрителей школьного и городского смотров художественной самодеятельности постановкой главного советского романа «Как закалялась сталь», где я имел успех в роли Сережки Брузжака. Подробно о байкальском походе писать сейчас ни к месту, а вот его начало, день сбора у школы с рюкзаками, имеет прямое отношение к нашей улице. В этот день на Погодаевской стало двумя жителями меньше. Кода мы с Витахой, направляясь к школе, прошли дом Ивановых, то у следующей усадьбы пришлось остановиться. Здесь жили Лоскутниковы. У красивой женщины Таисьи, обладательницы роскошных волос и больших черных глаз, было несколько детей от разных мужей. Старший Вовка в близких друзьях, моих или Витахиных, не числился, но к нашей уличной стае в каких-то играх присоединялся. В тот день он потерянно стоял у ворот родного дома. Здесь же толкалось еще несколько соседей и зевак со стороны. Постепенно выяснилась картина жуткого детектива, разыгравшегося несколькими часами ранее. Отчим Вовки, поражавший пацанов нашей улицы мастерской ездой на мотоцикле, умением пить водку литрами и циничными рассказами похабнейших анекдотов, что-то не поделил с матерым бандитом, жившим наискосок, Витькой Жуковым. Кажется, они вместе воровали мотоциклы и однажды не смогли договориться о дележе добычи. Назначили стрелку за городом, в пустынном месте у реки Унды. Лоскутников прикатил пораньше с двустволкой, занял удобную позицию и расстрелял врага-соучастника, едва тот остановил свой мотоцикл. Когда убийца возвращался домой, ему на хвост села милиция. Ас вождения прилетел к родной калитке первым, заперся в доме и из той же двустволки пустил себе пулю в сердце.

Так что криминальные разборки взрослых авторитетов случались и полвека назад. Но это их выбор. Куда печальнее терять ровесников, одноклассников и товарищей по детским играм. С нами в поход на Байкал ходил и мой одноклассник Серега Васильев. Его тоже давно нет на свете. У Сереги, несмотря на строгое семейное воспитание и неплохие интеллектуальные задатки, жизнь смолоду пошла наперекосяк. Чрезмерное пристрастие к веселящим напиткам оказалось роковым и для него, и для Вовки Сидоркина – старшего из двух братьев, профессионального спортсмена, и для заводного парня Иванычи – Вовки Иванова, любимого сына Анны Игнатьевны, и для многих пацанов-сверстников с родной Погодаевской и других балейских улиц. В каждый приезд я долго брожу по городскому кладбищу, узнавая на поблекших и выцветших фотографиях десятки знакомых молодых лиц.

Прощание. 19.06.91 г.