|
№
36 (4054) |
Тех, у кого учился, не забываюИз воспоминаний Николая Алексеевича ФёдороваОкончание. Начало в № 34. Сергей Иванович Соболевский был фигурой в какой-то мере мифологической. Для многих, но не для всех. В университет он уже не ходил, был глубоким стариком. Умер, не дожив одного месяца до девяноста девяти лет. В последние годы, конечно, сознание у него мутилось, и смешивались сон и реальность, прошлое и будущее, но ничего подобного не происходило, когда речь заходила о филологии. Ясность научной мысли и фантастические знания у него сохранились до последнего дня. Учёный он был несколько старомодный, даже не XIX века, а, я бы осмелился сказать, периода Возрождения, чистейший филолог. Терпеть не мог теоретическую лингвистику. То же и с литературоведением. Он знал факты, мог помнить в филологии точнейшие детали, обладал огромнейшей эрудицией, но не оставил после себя никаких теоретических произведений. Лингвистику почти «презирал», хотя нормативную грамматику знал так, как никто, и вообще так, как он, древние языки у нас не знали. Это были уникальные знания. Он жил один в большой квартире в Кисловском переулке. У него была потрясающая, колоссальнейшая библиотека, которая практически исчезла. Часть её досталась его приближённым, большую часть он завещал Академии наук, и всё это богатство хранилось по каким-то подвалам, где почти полностью погибло. Я видел его только на защите одной диссертации, и у нас он принимал государственные экзамены. Это была совершенно незабываемая картина: явление грузного восьмидесятилетнего Соболевского, ведомого под руки Поповым и Радцигом, двумя стариками. Отношение к нему было трепетное, ведь вели не человека, а какое-то высшее божество. Интересно, что психологически для патриарха классической филологии Сергея Ивановича отвечающие (студенты двадцати двух лет) и сидящие «одесную и ошуюю» пожилые Радциг и Попов ничем не отличались, воспринимались им одинаково, как «молодежь». Соболевский мог довольно небрежно отмахиваться от коллег. Когда-то на экзамене он поставил Радцигу двойку, и временами Сергей Иванович оставался для него всего лишь нерадивым студентом. Что касается Александра Николаевича Попова, то это был блестящий педагог. Но у меня с ним складывались довольно сложные отношения. Я попал к нему не на первый курс, а уже на четвёртый и пятый, а он продолжал вести занятия так, как на первом курсе, то есть продолжал нас «вводить в язык». А на старших курсах у вас уже есть определённое представление о языке и вам хочется чего-то большего. Если он мог чем-то удивить, так это своим великолепным артистизмом, свободным владением древними языками. Потом я довольно долго работал с ним вместе: после смерти Дератани он несколько лет руководил нашей кафедрой. Александр Николаевич Попов был личностью всё-таки большего масштаба, нежели Дератани. Замечательный методист, он написал пособие даже по немецкому языку (не говоря уже о прекрасном учебнике греческого языка и об одном из лучших учебников латыни, созданном в соавторстве с Павлом Матвеевичем Шендяпиным. (Павел Матвеевич Шендяпин (1886–1949) – один из авторов лучшего (в течение многих десятилетий) учебника латинского языка, учебника А.Н.Попова и П.М.Шендяпина, по которому выучилось не одно поколение филологов и историков.) Научной же работой как таковой он не был увлечен, ограничивался преподаванием, в чём, вероятно, равных себе не имел. Казалось, не углублялся ни в историю языка, ни в теоретическую лингвистику, ни даже в общую историю культуры. Но ни в коем случае нельзя было сказать, что это был человек, в культуру не погруженный, поскольку он обожал русскую литературу и блестяще знал ее, а также великолепно знал поэзию второй половины XIX века. И если абитуриент на собеседовании мог сказать что-то вразумительное о Майкове, Полонском и об Алексее Константиновиче Толстом, это было гарантией поступления, потому что это были любимые поэты Александра Николаевича. Он очень увлекался театром, пьесами А.Н.Островского и даже, в начале XX века, был общественным советником по литературно-репертуарной части в Малом театре. Для него эта область культуры была не менее важной, чем античность. Даже нас заставлял переводить с русского на латинский язык басни Крылова… Валентина Иосифовна Мирошенкова была старше меня на год по возрасту и на два или три курса в университете. Она была в чём-то антиподом, а в чём-то чрезвычайно схожа с Александром Николаевичем Поповым. Точно так же была только блестящим преподавателем, но ни в коей мере не научным работником. Впрочем, овладела не только методикой преподавания, но и лингвистической терминологией, любила термины новейшей науки, легко ими оперировала, умела в простой форме донести их смысл до студентов. Как и Александр Николаевич, была преподавателем от Бога, по призванию, они оба обладали этим особым, специфическим талантом. Еще она была необыкновенно общительным, активным человеком, естественно, членом партии, парторгом кафедры, членом партбюро. Может показаться, что это – негативная характеристика. Совсем нет! Это указывает только на стремление участвовать в общественной жизни, и не более того. Валя была живой, с интересом к студенту. Она любила преподавать язык на младших курсах (и здесь в профессиональных вкусах она совпадала с Поповым). Делала она это роскошно и великолепно. Она просто была очень хорошим человеком, с которым у меня сложились близкие отношения. Все книжки мы делали вместе. После того как Валя умерла (а произошло это более 10 лет тому назад), я чувствую в этой области пустоту, потому что мы всегда работали рядом, вместе. Она писала обобщающие, теоретические статьи, я готовил практический материал занятий, подбирал и сочинял латинские тексты, придумывал упражнения. Если она похвалит мою работу – значит, «урок» учебника получился. Не одобрит – что-то не удалось. Хотя мы могли спорить, ругаться и вообще ссориться сколько угодно, человек это был замечательный. Аза Алибековна Тахо-Годи пришла на факультет в 1958 году. И тридцать лет руководила кафедрой. С её приходом атмосфера стала значительно лучше, серьёзнее и существовать стало легче. Старики не очень любили молодёжь и отмечали, выбирали для учебно-научного общения только некоторых. Азе Алибековне удалось добиться более ровного отношения ко всем членам кафедры, а также выработать деловой подход к своим обязанностям. С ее приходом начался научный рост преподавателей, стали чаще происходить защиты диссертаций, образовалась на кафедре общая атмосфера доброжелательности. Аза Алибековна – настоящий учёный и, вместе с тем, великолепный педагог. Она не отказывалась читать лекции и на общих отделениях, принеся этим, как мне кажется, большую пользу факультету в целом. (Обычно это обязанность преподавателей второго ранга, а заведующие кафедрой читают лекции на общих отделениях весьма редко.) Помимо мощного научного фундамента у неё есть великолепный артистизм, при этом её выступления – не просто увлекательный пересказ содержания античных произведений, а глубокий научный анализ. Она до сих пор замечательно читает курс античной мифологии, рассчитанный в том числе и на широкую аудиторию. В истории кафедры классической филологии филологического факультета МГУ любопытным феноменом оказался так называемый «Студенческий Латинский театр», пробуждающий светлые воспоминания не только у меня, но и у тех, кто с этим в свое время сталкивался. Было это очень давно – почти тридцать лет тому назад. Тем, кто играл в театре, сейчас за пятьдесят, многих и в стране нет – кто в Германии, кто в Америке... У нас был обычай посвящения в студенты, в качестве персонажей участвовали в том числе Вергилий и Гомер. Устраивалась церемония с участием кафедры, где играли все профессора, не исключая и заведующей, Азы Алибековны. Посвящаемые давали клятву, которая была написана на латинском языке, а затем шел спектакль на латинском, например, маленькая сценка из комедии Плавта «Привидения» или средневековая пьеса «Дульциций» (X век), написанная одной из первых европейских женщин-драматургов Гротсвитой Гандерсгеймской, – её мы поставили как мюзикл, как комический спектакль. Но текст произносился и пелся на латинском языке. Представление о культуре у наших студентов-классиков было тогда немножко иным, нежели теперь, тогда молодым людям были гораздо интереснее не тусовки, а игра в самодеятельном театре. Сейчас такого отношения к университетской культурной жизни уже практически не встретишь. Беседовал и записал Виктор Муханов
|