|
№
30 (4048) |
ТюфтяевКогда мы подошли к дому Семена, он подметал дощатую дорожку, ведущую от калитки к двери. На нем была вывернутая наизнанку фетровая шляпа, бледно-голубая ситцевая рубаха старого покроя и штопанные-перештопанные штаны. На ногах - резиновые галоши-сапоги, в каких ходят все местные. Андрей спросил, можно ли поговорить. Хозяин пригласил нас в дом. Вернее, в маленькую избушку на болотистом месте, к которой была пристроена комната-прируб. В эту комнату и привел нас хозяин. В углу, во всю ширину комнаты, стояла старая железная кровать, впрочем, аккуратно убранная. Возле нее письменный стол. На столе лежала старинная потрепанная книга с закладками, стопка толстых тетрадей, деревянная подставка с ручками, самодельный охотничий нож с толстой полосатой ручкой. Перед занавешенным окном на столе стояла самодельная свеча в подсвечнике. Вечерами, надо думать, комната освещалась только ею, потому что электричества в доме не было. Справа был красный угол с иконами. Однако самих икон мы так и не увидели: когда мы вошли, хозяин завесил их предназначенным для этого белым полотнищем - раньше мы таких ни у кого не встречали. Мы сели. Андрей испросил разрешения записать наш разговор на пленку. Хозяин наотрез отказался, сказав: "Ты запишешь, а потом кому ставить будешь? Не надо этого". На наши попытки узнать, как его зовут по отчеству, он спросил: "Зачем это? - но все-таки добавил, - Семен, Ванин сын". "Ага,- сказал Андрей, - значит, Семен Иванович", - однако отклика не получил. Мы проговорили больше двух часов. Странное дело: обычно при разговоре с деревенскими староверами тон беседы задают пришельцы. Тут же все было по-другому. На задний план отступили обычные чаяния Апокалипсиса и осуждение мира, и совсем мы не услышали рассказов о том, как кладут икону к покойнику да как отпевают. Нет, нас коснулось что-то совсем другое, вычитанное не из книг, не своим умом придуманное, а выстраданное. Кругозор хозяина, его начитанность поражали, но не это заставляло прислушиваться к каждому его слову. Редкий деревенский мужик овладеет понятийным аппаратом христианской схоластики без посторонней помощи. Семен Тюфтяев сделал это. И все-таки наше неподдельное уважение к этому человеку было вызвано чем-то другим. Андрей стал было расспрашивать хозяина о вере: - Зачем это тебе нужно? - спросил Семен. - Чтобы знать, - ответил Андрей. - Для чего? - Ну, хочется что-то узнать. - Узнать, узнать, тебе все нужно узнать, - посетовал хозяин. Он задумался. - Вот Иисус, - продолжал он, - пример показал, как жить: работал всю жизнь, а кто следует? - он опять сделал паузу, - Так что, хоть пять институтов кончай - не поможет, - заключил он. 18 лет назад у Семена не заладилось с женой. Все бросил и уехал на родину, в поселок Пиляндыш Кировской области. Уехал как был, ни котомки с собой не взял, ни денег. В поселке стал жить в заброшенном доме. В 1985 г. выдержал семинедельный пост и вступил в братию шихалевцев, местных староверов филипповского согласия. Говорит, что раньше, до вступления в братию, много "вина лопал", однажды проснулся, а руки правой поднять не может: всю правую сторону паралич разбил. - Кто думает, что с ним будет, - продолжает размышлять Семен, - я тоже не думал, что со мной будет. Вот мне 63 года. В моем возрасте многие конем бегают, а я с палкой хожу, но живым в землю не влезешь, правда ведь? Вот и приходится терпеть. Я всем доволен. Все надо терпеть, а никто терпеть не хочет. Все 18 лет Семен живет один. Не получает ни пенсии от государства - по вере нельзя, - ни какой-либо другой помощи от мира. А год назад пришлось уйти и из братии. Прежний духовный отец, глава всех шихалевцев, умирая, благословил своим преемником именно Семена. А речь Семена разбирать трудно, как и речь всякого человека, перенесшего инсульт. Но кажется, дело не только в этом. Семена хоть и уважают - никто дурного слова не скажет - а нелегко с ним: слишком строг. Некоторые даже поговаривают: "Своевышен стал". А только на исповедь народ продолжает ходить к Семену: формально его из братии никто не исключал. Я подумал тогда, что человек начинает верить, когда теряет надежду. Когда человек посмотрит в глаза тому, что было выше его сил вынести, тогда он больше не играет в веру, а начинает верить или умирает. И никто в мире ему уже не нужен: он способен остаться с этим миром один на один. Но странное дело, именно такой человек более всего нужен миру. - Вот вы много выписываете из книг, - продолжает расспрашивать Андрей,- а сами ничего написать не хотите? - Бесполезно учить - люди не верят. Сейчас все молятся, а что толку - внутри ничего нету. - А что вы с тетрадями сделаете, где ваши выписки? - Все сожгу, чтобы ничего не осталось. Никто не верит, никому от этого пользы не будет. Кто хочет, тот сам дойдет. Я все эти титлы, все сам узнал. Вначале трудно было: книгу откроешь и ничего не понимаешь. Я русско-латинский словарь в библиотеке взял. Это все не дается за один день, это годами дается. Я все узнал, потому что было желание научиться. А любое дело без желания, без любви не выйдет. - Ну, а если кому помочь надо, объяснить, - не унимается Андрей. - Так это пусть Бог думает. Пока человек живет на земле, Он все время помогает. Когда Семен ушел из семьи, написал сыну: "Ваня, я к вам больше не приеду", - хотел узнать, что сын ответит. Тот ответил: "Правильно сделал". Сын погиб, а год тому назад дочь письмо прислала, обещала навестить, если будет в этих местах. - Сейчас у меня все хорошо,- повторяет Семен; подумав, добавляет, - У меня нет неразрешенных вопросов. Его любимая присказка: "Люди-то все разные". Он рассказывает нам с Андреем о черновском расколе среди филипповцев, произошедшем в начале XIX века: - Черновы были богаты, шихали - бедны. Черновы сказали: "Мы бедным кланяться не будем". Так всегда в жизни: богатый бедного слушать не хочет. Нам злое слово скажут, а мы ответить норовим. Зло за зло отдавать не надо. По
материалам археографической экспедиции
|