|
№
6 (4067)
февраль 2004 |
Сначала
лётчик, затем профессор МГУ –
вот оно, счастье!
В День Защитника Отечества мы ежегодно от всей души поздравляем всех мужчин с праздником. Хотим сказать особое спасибо и стараемся уделить больше внимание тем, кто спас нашу родину во время Великой Отечественной войны. Они боролись, умирали, но не сдавались! И мы сегодня им безмерно благодарны.
В преддверии этого праздника мы представляем вашему вниманию интервью с заслуженным профессором Московского государственного университета им. М.В.Ломоносова, доктором юридических наук, участником Великой Отечественной войны, героем Советского Союза Юрием Матвеевичем Ткачевским. Тем более, что в феврале исполняется 60 лет со дня присвоения ему звания Героя.
– Юрий Матвеевич, расскажите, пожалуйста, как Вы попали на войну, получили звание Героя Советского Союза и как в дальнейшем, уже после войны, складывалась ваша жизнь в университете.
– Я добровольно в 1939 году поступил в Харьковское военное авиационное училище. В то время готовились к войне, и поэтому молодые кадры готовили в ускоренном режиме. В декабре 1940, через год и три месяца учёбы, я выпустился из училища со званием младшего лейтенанта. Закончил я это учебное заведение с отличием, и меня оставляли преподавателем. С большим трудом при поддержке великолепного комиссара Буданова – комиссара нашей учебной эскадрильи – я смог добиться того, чтобы меня послали в боевую часть. Попал я в 316 разведывательный авиационный полк, который тогда базировался на Проскуровском аэродроме. Но в мае месяце нас перевели в лагерь. Я уже не помню населённый пункт, около которого он находился. Однако лагерь был очень неудачный. Находился он в низине, был мокрый. В первый же день войны почти всю боевую часть мы потеряли. Нас разбомбили на аэродроме. Тогда полк практически перестал существовать. А я попал в госпиталь.
После выздоровления я отправился на Полтавские и Довлекановские курсы усовершенствования. Причём первые проходили в Краснодаре, а вторые – около Уфы. С большим трудом я смог добиться, чтобы меня все-таки направили воевать. Кстати, я так и не окончил эти курсы.
В начале января 1943 года я находился в Вольском резервном авиационном полку. К нам в Вольск приехал представитель 48-ого гвардейского авиационного полка дальней разведки главного командования для подбора кадров. Искал он, конечно, лётчиков пограмотнее. Вот я и попал в тот набор. Нас было человек 30. Примерно 15 экипажей.
В то время 48-ой гвардейский авиационный полк дальней разведки базировался на аэродроме в Орехово-Зуево, а затем мы перелетели на аэродром Кубинка. С этого аэродрома я и начал свою боевую деятельность. Это был январь 1943 года. Занимались мы в основном дальней стратегической разведкой. А летали на Пе 3. Это двухместный истребитель-перехватчик или штурмовик. Ну, в общем, ни то, ни другое. Для истребителя он был очень тяжёл, для штурмовика – тоже тяжеловат. Но как дальний разведчик он был удобен.
Так вот, я делал вылеты на Минск, а также осуществлял разведку иных важных целей. Ну а потом нам выделили отдельный сектор. Наш штаб полка был в Москве – в Кубинке, а наша эскадрилья на разных полевых аэродромах. И вот отдельные эскадрильи осуществляли разведку в своём секторе. Украина, Болгария – вот это наш сектор. Летали мы и до Греции, а в последние дни войны долетали и до италийских берегов Адриатического моря.
Вместе с тем наш полк осуществлял разведку крупных сложных битв. Мы, например, обеспечивали разведку Сталинграда, причём понесли колоссальные потери. Вообще, этот полк за время войны потерял три лётных состава. В результате боевых действий, только один лётчик из первого состава остался в живых, все остальные погибли. Этот лётчик – старший лейтенант Баркалов. Он, к сожалению, недавно умер. Таким образом, произошла полная смена.
Первой крупной битвой, в которой я участвовал, была Курская битва. Наш экипаж в то время обеспечивал разведку уже на пикирующем бомбардировщике. Экипаж этого самолёта состоит из трёх человек. И это была уже не дальняя, а ближняя разведка. За неделю до начала битвы наш экипаж прикрепили к смешанному авиационному корпусу. Мы разведывали цели, и по нашей информации вылетали штурмовики и бомбардировщики, которые пытались уничтожить, повредить врага.
Наш экипаж обнаружил несколько очень крупных бронетанковых колонн. А до этого мне посчастливилось обнаружить три эшелона с танками, которые подходили к Харькову с Запада. Было очень интересно знать, куда же они денутся. Накануне Харьковской битвы мы уже летали с шестью истребителями. Иначе было невозможно. И потери мы несли колоссальные. Ведь немцы не заинтересованы в том, чтобы разведка вскрывала, какими силами они располагают. Мы также смогли обнаружить штаб танковых войск. Это была большая удача! Их сильно повредили. Мы потом летали проверять. Очень много танков было сожжено. Очень много техники побито. Вот так и работали мы в районе Курска.
Ещё я видел великую битву под Прохоровкой – крупнейшее танковое сражение, где сошлись колоссальные армады немецких и наших танков. Это было страшное зрелище, в котором разобраться с воздуха было практически невозможно. Не поймёшь, где немецкие танки, где наши. Только одно мы могли определять: подход наших танков, подход немецких танков. Особенно радостно было видеть, как по нашему радиосообщению моментально вылетали штурмовики и обрабатывали эти танки.
Тогда я впервые воочию наблюдал, как наши штурмовики используют кумулятивные бомбы. Это очень небольшие бомбы, всего несколько килограммов, которые, попадая сверху на танк, выжигают их сорокасантиметровую броню. И вот этот снарядик, попав внуть танка, выпускает остатки температурной обработки, под действием которой экипаж мгновенно погибает. Затем вспыхивает и сам танк. Затем наш экипаж перебросили в Кубинку, и мы совершили несколько вылетов на северный фронт Курской битвы. Так что мне довелось участвовать и на юге, и на севере в этой очень важной грандиозной битве.
Также я участвовал в освобождении Харькова, Киева, Вены, Праги, Будапешта. А Корсунь-Шевченковская битва особенно хорошо мне запомнилась. Всё это была ближняя разведка.
Основные же мои полёты были связаны с дальней разведкой. Я летал на Вену, Прагу, Будапешт, на Белград, на приморские города Адриатического моря. Всего я совершил 151 вылет.
Вероятно, за те удачные полёты в Курской битве, в результате которых удалось прикрыть многие подходы немцев, я и мои товарищи были представлены к званию Героев Советского Союза. И 4 февраля 1944 года представителям нашей и ещё одной эскадрильи оно было присвоено. Узнали об этом мы с моим напарником Моргуновым Юрием Васильевием, зайдя для доклада о результатах очередного полёта. А 23 февраля мы были доставлены в Москву, авиация это делает быстро. В этот день нам вручили звёзды. Моя звезда имеет номер 2848. В первых трех тысячах.
Летал я до последнего дня войны. Свой последний боевой вылет я совершил 8 мая 1945 года в окрестности Праги. Там подходили наши танковые части, и надо было разведывать для них безопасные дороги. Это был мой последний боевой вылет, это был и последний боевой вылет в полку. Больше мы не воевали. Наш аэродром тогда уже целиком и полностью базировался на аэродроме под Братиславой.
Ещё в самом начале у меня был поврежден правый глаз, и я работал только левым. Конечно же, это не допускалось. Но сложилось так, что ни один медик ко мне в полку не подошёл и не спросил, как я себя чувствую. Летаешь – ну и летай! Поэтому когда кончилась война, я попросил демобилизоваться из-за инвалидности. Но получилось это нескоро. Мне ещё год пришлось провести в Вене. Потом я всё-таки добился своего. Мне предлагали штабную работу, в академию направляли, но я отказался. После демобилизации я стал юристом.
– Почему именно юристом? Может, вы мечтали об этом до войны?
– Это был не случайный выбор. В последний год войны я познакомился с работой военных трибуналов. Произошло это в Полтаве. Там большой бетонированный аэродром. На нём базировался армейский авиационный разведывательный полк и наша эскадрилья. Так вот, в этом полку один лётчик дезертировал. Он дважды горел в воздухе, лицо было страшно обожжено. И в один момент он не выдержал. Его судили. Однако публичное заседание трибунала было сорвано, так как судили летчика довольно-таки упитанные холёные дядечки, которые и выстрела, должно быть, не слыхали. Вот он и апеллировал к этому обстоятельству. Он признавал свою вину, признавал, что не выдержал. Но судьи кто?
В результате на следующее заседание трибунала посадили нас – двух лётчиков. Судья и два заседателя-авиатора. Так я заседал три раза. Мне понравилась эта работа. Я решил после войны стать юристом.
Так и сделал. Окончил я с отличием обучение в Московском юридическом институте, и был оставлен в аспирантуре. С 54 года, то есть 50 лет назад, я стал преподавать в Московском университете. До этого я один год преподавал в Московском Юридическом институте, который влился в юридический факультет МГУ в 1954 году. Кандидатскую диссертацию защитил я в мае 1953 года. Май вообще для меня оказался очень хорош. В последствии я и докторскую в мае защитил.
Я до сих пор работаю, и лекции читаю, и участвую в написании учебников. За свою долгую педагогическую и научную работу я опубликовал 210 печатных работ, из них 8 – монографического характера. Я соавтор более 20-ти учебников по уголовному и уголовно-исполнительному праву. Ведь я специализируюсь по этим двум предметам.
– Расскажите, а никогда вы не жалели, что жизнь ваша так сложилась?
– Нет, я гордился и радовался тому, что я стал авиатором. Мне хотелось быть лётчиком с шестого класса. Тогда мы жили в городе Ливны, и однажды примерно в шести километрах от него сел на вынужденную посадку самолёт. Весь город бегал смотреть на это чудо. После этого мы с товарищем поклялись кровью, что обязательно станем авиаторами. У него не получилось, так как был поврежден палец левой руки, из-за чего его в авиацию не взяли. Он стал танкистом. Погиб. А я вот добился своего и стал авиатором.
Любил я эту работу. Она у меня очень хорошо шла. Очень уж я старался. И если мы летели на длительные маршруты, то я знал назубок любой линейный ориентир, который мне встречался. В случае воздушного боя ориентировку соблюдать очень трудно. А мне удавалось моментально её восстановить. У нашего экипажа не было ни одного случая, чтобы мы заблудились или сорвали боевое задание. Ведь в целом у нас КПД был не 100%. Примерно только 70 % вылетов выполнялось полностью. А остальные срывались по разным причинам: истребители отогнали, погода неблагоприятная. Во время разведки надо обязательно фотографировать, и погода тут важна. Но нашему экипажу она ни разу не помешала, и ни одного боевого вылета мы не сорвали. В связи с этим, когда надо было выполнять очень ответственное задание – посылали нас. Ну, мы и выполняли свою работу.
И преподавательскую работу я очень люблю. Очень охотно читаю лекции, очень неохотно принимаю экзамены. Это очень тягостная работа. Я много пишу. Я даже летом не могу просто так гулять и отдыхать.
Десять лет я заведовал кафедрой уголовного права на юридическом факультете МГУ. Ну а теперь я рядовой профессор, чем чрезвычайно доволен, потому что нет лучше должности в университете, чем профессор. И нет лучшего университета, чем наш!
Меня неоднократно пытались сманить на руководящие работы в высшие учебные заведения Министерства внутренних дел. Предлагали возглавить кафедру уголовного права Академии Министерства внутренних дел, обещая мгновенно сделать меня полковником. Мне предлагали даже более сложную работу – возглавить Рязанское высшее училище Министерства внутренних дел. Там обещали звание генерала. Но я остался в университете и чрезвычайно доволен этим обстоятельством. Здесь много научной работы. Очень интересно.
– Часто ли вы надеваете свой парадный китель?
– Нет, совсем редко. Он очень тяжёлый. И не мудрено, смотрите сами!
Беседовала О.Конотоп
|
