|
№ 31 (4136) |
Неутомимый старатель в дебрях университетской истории
Впервые я разговорился с Сорокиным лет десять тому назад в связи с написанием моей работы о ректорах Московского университета. Компетенция Виктора Васильевича впечатляла. У него было что сказать буквально по каждому из героев моей новой книжки. Об одних он что-нибудь сообщал из архивов, о других – из расспросов их родственников и очевидцев, с которыми ему приходилось в свое время общаться, третьих он знал лично. «… Да, Двигубский, это была величина… Сколько трудов-то. Ездил я в Каширу, искал могилку его – никаких следов… Как в воду канул. Так-то… Перевощиков? Это он маятник устанавливал в Пашковом доме… Серьезный был ученый. Историей университета интересовался. Вы посмотрите его статьи в «Московском городском листке» за тысяча восемьсот сорок седьмой год… Номера четырнадцатый тире шестнадцатый, если не ошибаюсь… Очень любопытный материал…
А вот Гейму Ивану Андреевичу, руководителю университета в эвакуацию 1812 года, не повезло: пропал на Введенском кладбище. Я только и успел сфотографировать поваленный памятник, а на другой день и он исчез. Снимок-то я дам вам на всякий случай, может еще пригодится… Вы спрашиваете о ректоре Касаткине? Этого я застал живьем. Мы его вообще-то редко видели. Появлялся такой заносчивый, то чуть ли не в кожанке – комиссар, то с бабочкой и пенсне. Но на ректора вовсе не был похож…»
********* Собеседник: – Дорогой Виктор Васильевич! Напомните нашим читателям о своих исторических корнях. Прочитав вашу автобиографию, я с удовольствием узнал, что ваш дедушка был собеседником Петра Ильича Чайковского и Льва Николаевича Толстого.
– Мой дед Карп Павлович был из государственных крестьян. Переселили их еще в XVIII веке из Тверской губернии двумя деревнями в окрестности города Клина. Чайковского он мог заинтересовать тем, что, будучи наследственным охотником и знаменитым птицеловом, он имел некоторое отношение к музыке: пойманные им соловьи пели в клинских торговых купеческих рядах и в трактирах. Это, согласитесь, посильнее современной попсы в наших московских бутиках. Кроме того, дед вообще любил вести разговоры с господами в надежде получить ответ на мучивший его какой-нибудь житейско-философский вопрос. А с Толстым он познакомился, когда жил в Москве на Пречистенке по соседству с Поливановской гимназией, где учились дети Льва Николаевича и куда тот иногда захаживал. Знаю, что граф укорял молодого тогда деда за его пристрастие к курению. Впоследствии дед внял уговорам и бросил-таки вредную привычку, считая ее грехом. Тогда там же на Пречистенке жил знаменитый мастер Василий Иванович Ребиков. Он содержал свои мастерские в городе и одновременно работал главным механиком при физическом кабинете профессора Столетова в Московском университете. Поступив на работу к Ребикову, мой дед исполнял различные рабочие обязанности – от дворника до верхолаза и установщика телеграфных столбов. Случалось ему заходить и в университет на Моховую улицу… Собеседник: – Чайковский, Толстой, Ребиков… Вашему предку везло на знакомства. Но и вы ведь, Виктор Васильевич, тоже встречали немало интересных людей: видели приезжавшую на университетские книжные выставки Н.К. Крупскую, неоднократно беседовали с наркомом здравоохранения Н.А. Семашко, который поддержал ваш интерес к истории медицинского факультета, общались с такими известными москвоведами, как П.Н. Миллер, А.Т. Лебедев. Вы много сотрудничали с директором Государственного Исторического музея архитектором Л.А. Ястржембским. Так все же, кто на вас произвел наибольшее впечатление? Сорокин: – Сразу сказать трудно… Кого я только не перевидал…(задумывается). Если брать из наших, университетских, пожалуй, это был Александр Николаевич Несмеянов. Академик и ректор Московского университета. Да, это был настоящий русский интеллигент. К университету относился трепетно… О Несмеянове я еще скажу позже, а сейчас мне хотелось бы вспомнить о родителях – отце и матери. У моего отца Василия Карповича за годы учебы в церковно-приходской школе благодаря необыкновенному прилежанию развились каллиграфические способности. Когда его призвали на воинскую службу, то сразу определили в канцелярию начальника Виленского военного округа. По окончании службы он вернулся домой и женился на девушке из соседней деревни – Александре Михайловне, моей матери. Затем уехал в Москву и с помощью своего двоюродного брата Николая Максимова (казначея Московского университета) устроился работать на биржу труда. Семья жила на два дома: зимою в Москве, а на лето приезжали в деревню. Собеседник: – Если по мужской линии вам передались пытливость ума, трудолюбие и прилежание, то что же досталось от женщин? Сорокин: – От женщин мне досталась феноменальная память. Поразительно, но я в свои 95 лет (тьфу-тьфу) – все помню: и недавнее, и далекое. Так вот, моя бабушка (мамина мама) была из семьи крепостных крестьян. Ее родители работали в ужасных условиях на ткацкой фабрике и, не дожив до 30 лет, умерли от чахотки. Сама она была абсолютно неграмотная, но помнила все, что ей рассказывала ее бабка: о войне 1812 года, о местных помещиках, о соседних селах, о людях и обычаях, о всяких там страшных случаях. Под влиянием бабушкиных воспоминаний я незаметно для себя стал впоследствии местным краеведом. Мама моя обладала тоже исключительной памятью до самой своей кончины в девяностолетнем возрасте. Она хорошо знала литературу, много читала, слушала радио. Мы ездили всей семьей в Сокольники, ходили по Кремлю, гуляли по бульварам, где играли духовые оркестры. К 1917 г. у нас уже было три сундука с книгами и журналами. Выписывались «Нива», «Родина», «Природа и люди», «Вокруг света». Вечерами читались вслух душеполезные рассказы. «На огонек» часто заглядывали соседи. Собеседник: – Я думаю, читателям интересно узнать, как все-таки вы оказались в Московском университете. Вы сегодня упомянули о своем родственнике – казначее Московского университета… Сорокин: – Действительно, мой дядя Николай Филиппович Максимов работал в университете. Кстати, у него в сейфе хранилась мозаичная икона работы самого Ломоносова с изображением Бога Саваофа. До революции по праздникам ее извлекали, а потом возвращали на место. После 1917 года икону не трогали и даже забыли о ней. Дядюшка мой ушел на пенсию. Но какой был переполох, когда забытая икона вдруг объявилась! В самом сердце советского вуза! Пришлось поскорее переправить ее в Исторический музей. Там она и поныне обретается и даже экспонировалась на недавней Юбилейной выставке весной этого года. Но вернусь к нити повествования. Когда я кончил среднюю школу с библиотечным уклоном – это было в 1929 году – дядя-казначей и привел меня в университетскую библиотеку. Как потом оказалось – на всю жизнь. Потому что и после увольнения я не оставлял библиотечной работы. В результате – второй том истории Фундаментальной библиотеки, который я завершаю сейчас, в юбилейный год МГУ. Первый том я написал еще в 1980 году… Собеседник: – Кстати, за время работы вы активно сотрудничали с газетой «Московский университет». Я пролистал подшивки за несколько десятилетий – поражает спектр ваших интересов в университетской истории. Одни только персоналии: Мудров, Политковский, Грибоедов, Грановский, Белинский, Лев Толстой, Пирогов, Боткин, Столетов, Танеевы, Яблочков и много других… И все же, Виктор Васильевич, какая из ваших статей вам самому наиболее памятна? Сорокин: – Ну, «Московский университет» была не единственная газета, где я публиковался. Были и «Литературка», и «Комсомолка», «Вечерка», «Советская Россия» – всего не перечесть… Были журналы разные… Много работал для «Юного техника», «Науки и жизни», особенно когда там был мой хороший знакомый, выпускник физического факультета В.Н. Болховитинов. Но везде я, по возможности, старался избегать откровенной политической конъюнктуры, зашоренности… что по старым временам делать было нелегко. Хотя и сейчас, согласитесь, никого вроде за язык не тянут, а иногда такая белиберда идет… Так вот, наиболее памятна мне моя статья в «Комсомолке» от 14 апреля 1938 года. Она имела свою предысторию. Шел я как-то летом 1932 года по университетскому двору и наткнулся на груду мусора. А в нем какие-то листки: рукописи, рисунки, фотографии… Оказалось, что я набрел на выброшенный по недосмотру архив самого Миклухо-Маклая: я сразу установил это, когда начал читать материалы. Начальство это дело замяло, мне дали отпуск, архив засунули куда подальше. Только через шесть лет вспомнили о нем, когда я написал в газету об этом случае, а также о необходимости систематизации, обработки и обнародования архива. После такой огласки меня даже избрали почетным членом Географического общества. Собеседник: – Да, я догадываюсь, что значило для такого «старателя», как вы, «обретение» рукописей Миклухо-Маклая… Это был ваш настоящий звездный час! Но я напомню нашим читателям, что ведь вы еще и почетный член Всесоюзного общества охраны памятников истории и культуры. На вашем счету немало поставленных на государственную охрану московских городских объектов… Сорокин: – Добавьте сюда университетские здания. Я отношусь к ним, как к живым собеседникам и соратникам. Строения на Моховой и Большой Никитской… Во дворе Жилярдинского дома в начале войны мы копали глубокий водоем на случай пожара. На крыше библиотеки я дежурил в налеты фашистской авиации, уничтожал зажигательные бомбы. В свое время мною были собраны первоисточники по нескольким старым университетским домам для архитектурной мастерской, которая изготовила макеты наиболее интересных зданий. Но я продолжал эту работу, и сейчас в моей картотеке, которую я назвал «По Москве университетской», хранятся документальные сведения о десятках московских домов, имеющих прямое отношение к истории нашего университета, о людях (профессорах и знаменитых наших воспитанниках), которые там жили и творили. Кстати, вы мне обещали фотографию отреставрированного Ректорского домика, что во дворе на Моховой… Собеседник: – Это фото, Виктор Васильевич, я захватил с собой, равно как и несколько видов реконструкции старого Казаковско-Жилярдинского корпуса. Вот взгляните сюда: это тот самый Ректорский домик. Вернее, после «евроремонта» – уже не совсем тот самый. Своей современной облицовкой он, скорее, напоминает перенесшего пластическую операцию ветерана театральной сцены. А, между прочим, это самое старое из сохранившихся до наших дней университетских зданий, чудом уцелевшее после пожара 1812 года. Сорокин: – Построен этот дом был еще в середине XVIII в. (с использованием частично стен XVII в.); принадлежал князьям Волконским и был куплен для университета в 1802 году. В дальнейшем дом Волконских был отведен под квартиры ректору и профессорам. Здесь проживал профессор Н.Н. Сандунов. Это был страстный театрал и переводчик пьес Шиллера. Он руководил студенческим театром. Сюда тянулась вся литературная и театральная Москва... В 1872 г. ректор Соловьев уступил свою квартиру Столетову. Тот много лет добивался помещения для создания физической лаборатории, где можно было бы не только обучать студентов, но и проводить научные исследования. В начале 80-х годов лаборатории была передана и остальная часть второго этажа, которую до этого занимала квартира профессора В.В. Марковникова. Собеседник: – Помню, вы как-то рассказывали, что именно Марковников выловил рака в одной из выбившейся из-под земли речушек в университетском дворе на Моховой. Сорокин: – Наличие живых раков в этой самой речушке свидетельствовало, что где-то неподалеку она протекает по открытой местности. Благодаря Столетову в Московский университет был приглашен работать П.Н. Лебедев. Дневники Лебедева показывают, как много замечательных исследований и наблюдений он сделал в маленькой комнатке второго этажа Ректорского дома. Собеседник: – Вы сегодня вскользь затронули серьезную тему войны. Нельзя ли поподробнее? Сорокин: – К войне у меня свои счеты. Немецкая бомба попала в типографию и уничтожила рукопись и набор моей книги «Студенческие годы Михаила Лермонтова по архиву Московского университета». Поскольку среди работников библиотеки я составлял значительную часть мужской силы, мне приходилось заниматься эвакуацией в Ашхабад особо ценных книг и рукописей: изготовление тары, упаковка, погрузка, отправка, размещение на новом месте. В Ашхабаде необходимо было организовать учебную библиотеку для эвакуированных студентов. Для пополнения мясного рациона общественной столовой освоил профессию охотника за черепахами. Вместе с археологом доцентом М.В. Воеводским мы отлавливали их в Каракумах. Глубокой осенью 1942 г. библиотечные ящики вслед за университетом переехали в морозный Свердловск. Работу в библиотеке совмещал с занятостью на оборонном заводе в цехе по закалке деталей для «катюш». В Москву возвратились летом 1943 г. Я стал заместителем директора по восстановлению библиотечного здания: оно пострадало от разрыва фугасной бомбы. Собеседник: – Я припоминаю из одной газеты десятилетней давности («МК», 1 августа 1995 года), что вам пришлось побывать и на передовой.
– Это было уже в конце войны. Несколько сотрудников и я, в том числе, были посланы в Бреслау за книгами для университета. Мы поехали в военной форме. Но город еще не был взят. Когда дошло до переговоров о сдаче противника, потребовался парламентер с советской стороны. Командование решило поручить это дело нам. И поскольку из университетской группы я один был человек несемейный, выпало идти мне. Я взял в руки белый флаг и пошел, как во сне, навстречу полной неизвестности. Вокруг оглушительная тишина, и на ногах – как пудовые гири. Ну, слава Богу, все обошлось. Да только книги тамошние нам не достались: вскоре было объявлено, что Бреслау отходит к Польше, и всю эту литературу мы полякам читать оставили. Собеседник: – Виктор Васильевич! В начале нашей беседы вы обещали вернуться к разговору о ректоре Несмеянове. Сорокин: – С Несмеяновым я познакомился достаточно близко, когда мне было лет 37, то есть уже в зрелом возрасте. К этому времени еще не затихла кампания со стороны городских властей по зачистке кладбищ. Тогда я по своей инициативе провел сплошное обследование наличия «университетских» памятников во Введенском некрополе. Их оказалось около 500 – наших профессоров, ученых, знаменитых воспитанников. Только при поддержке ректора Несмеянова мне удалось предотвратить нависшую над многими из них опасность. На каждый монумент я при помощи изготовленного трафарета собственноручно нанес: «ОХРАН. МГУ». А много уже исчезнувших памятников было восстановлено. Несмеянова очень занимали вопросы университетской истории. (Этот интерес сопоставим только с интересом нашего сегодняшнего ректора – Виктора Антоновича. Только у Несмеянова не было времени развернуться, слишком мал был его ректорский срок). С нескрываемым удовольствием принимал он всех, приходящих к нему по проблемам музейных выставок, публикаций, охранительных и реставрационных работ. С упоением отдавался делу строительства новых корпусов на Ленинских горах... При нем организовались специальные комиссии по строительству и оборудованию, по художественному оформлению нового Главного здания МГУ. Он вникал во все детали… Сталин его не трогал. Собеседник: – Это действительно так. Но, как говорится, жалует царь, да не жалует псарь: с ним был любопытный инцидент сразу после того, как он ушел с ректорского поста. Собрался Александр Николаевич по обыкновению своему прогуляться с женой в университетский ботанический сад, устроительству которого он отдал столько энергии, как натолкнулся на принципиальную позицию знакомого сторожа, который захлопнул перед опешившими супругами садовую калитку. Так и не пустил: знай, мол, наших! Пришлось новому ректору, Ивану Георгиевичу Петровскому, выписать для Несмеянова специальный пропуск с разрешением посещать сад «в любое время дня и ночи»... Дорогой Виктор Васильевич! Огромное вам спасибо за сегодняшний разговор, который, в принципе, бесконечен, поскольку университетская тема неисчерпаема. От всех читателей газеты «Московский университет», от ее редакции, от себя лично позвольте пожелать вам здоровья, бодрости и благополучия. ********* «Так кто же он, Виктор Васильевич Сорокин?» – недоуменно спросит молодой читатель. Филолог, историк, географ, краевед? Доцент он или профессор? Научный сотрудник или свободный писатель? Журналист? Родители Виктора Васильевича очень не хотели, чтобы их сын «всю жизнь работал в библиотеке на малой оплате и без высшего образования». Поэтому он по их настоянию учился на вечернем отделении платного Технического комбината и принес домой диплом с отличием по специальности инженера-конструктора по тяжелым подъемным установкам. Но все равно из университетской библиотеки он так и не ушел. Поверх административно-бюрократических и академических барьеров он стал «инженером-конструктором и тяжеловозом по подъему материалов из истории Московского университета, их научному сбору, обработке и изучению». Решением Ученого совета МГУ в 2000 г. ему было присвоено почетное звание «Заслуженный работник Московского университета». Помните у Гоголя, кузнец Вакула на приеме во дворце спрашивает у запорожцев: «Это царь?» «Какой царь! Это сам Потемкин» – ответили те. В нашей среде «ревнителей университетской культуры», когда возникают затруднения в сборе фактов, в добывании научных сведений, молчат каталоги и справочники, разводят руками дипломированные специалисты, мы говорим себе и друг другу: «Надо спросить у самого Сорокина». Интересно, когда я поинтересовался у Виктора Васильевича, какое у него сейчас главное желание, он мечтательно вздохнул: «Эх! Махнуть бы на Ленинские горы, увидеть новое библиотечное здание! Да только сейчас некогда, работы невпроворот. Придется повременить». Таков он, Сорокин! Зав. кафедрой ИСАА |
||||||||||
