Близко к сердцу
Интересно, стану ли я когда-нибудь многоумной и многоопытной профессоршей с торчащими из носа волосами? Это маловероятно, но чем черт не шутит? Стала же я преподавать, хотя до 23 лет пребывала в полной уверенности, что этого никогда не случится.
Когда мне исполнилось 22, день моего рождения совпал с последним экзаменом в аспирантуру. В тот же вечер телефон не унимался: звонили поздравить — и с тем, и с другим. Одна красавица отличилась: желаю тебе, мол, собирать такие аудитории, какие собирают лучшие преподаватели нашего факультета. Я на нее обиделась. Как одна из самых близких подруг, она не могла не знать, что я мечтала о другом (о, совершенно о другом!), а если она не знала об этом и желала мне всякую чепуху, это могло означать только одно: а что она вообще обо мне знает после пяти лет общения? Но эта девочка, «как показала практика», оказалась настоящей «каркушей» (в том смысле, что накаркала не только это — будущее, связанное с преподавательской деятельностью).
Затем так получилось, что в аспирантуре пришлось заняться производственной практикой. Интересно, что, по логике, обучаясь на философском, в плане практической деятельности следовало бы производить идеи, но речь шла совершенно о другом. Правда, о том, что производит преподаватель, я не могу сказать — что это такое? Что же он производит? Просто — производственная практика…
Занятие это стало для меня настоящим открытием. Я поняла одну вещь, которая никогда, никогда прежде не приходила мне в голову. Но она, голова, просветлела (значительно) после первого же зачета, который мне пришлось принять у студентов моей группы. (Интересное семантическое совпадение: экзамены «принимают» в том же значении, что и роды…)
До этого все было просто. Я знаю предмет, но не хочу сдавать экзамен. Это явно лишнее. Это садизм. Я забываю слова от волнения. Экзаменатор давит на психику. Явно радуется, когда я говорю какую-нибудь ерунду… И тому подобный бред. Бытует такое поверье, что все возвращается бумерангом: астральные ветры принесли и швырнули мне в лицо все ошибки моей бездумной юности.
Да, экзамен — это садизм. Безусловно. Представьте, сидят пятнадцать (в лучшем случае) человек и каждый — это информационная атака (как минимум, десять новых интерпретаций учения Канта). Минус пять на группу — это те, кого не надо «вытягивать». Студент вообще очень интересное существо: он совершенно уверен, что дополнительные вопросы ему задают, чтобы «завалить», а не наоборот. В уме я ставлю плюсик напротив своей фамилии за каждый вопрос, на который человек отвечает, потому что в противном случае каждая вспышка адресованных мне негативных эмоций отнимает у меня 300 ккал энергии.
В студенческие годы заявление профессора, что он «пропускает всех студентов через себя», вызывало неумный смех. А еще был такой случай: как-то раз на коллоквиуме я ляпнула, что «мир расколот, и трещина происходит через сердце поэта», — это утверждение Гете. Каково было слышать подобное преподавателю, который близко к сердцу принимает проблемы немецкого романтизма?! Побледнев, он воскликнул: «Нет, Гете никогда не мог сказать такого!» Конечно, не мог. Такое мог сказать только Гейне. А за такую путаницу в истории литературы в частности и в истории культуры вообще (что классицизм, что романтизм — все едино!) убить мало.
|
Преподать — отдать
Задумываясь над выбором профессии в раннем детстве, я точно определил, кем я не буду никогда, то есть врачом, артистом и педагогом. Осознал я это после долгих размышлений о том, что «таковыми надо родиться», — так говорили взрослые, это я слышал по телевизору. Но склонности к врачеванию не было, даже наоборот — была склонность к разрушению. Для артиста я был слишком не охотлив до самолюбования. В педагогике меня пугала необходимость научить каждого, тогда как, наблюдая некоторых сверстников, я понимал, что это невозможно. К тому же я был уверен, что истинный авторитет для школьника должен обладать отменным чувством юмора и справедливости. А уж если я этим буду обладать, то зачем мне быть преподавателем? Словом, я таковым не родился.
То было в детстве. Окончательный выбор профессии привел меня на естественный факультет Московского университета. А еще в студенчестве зацепили за живое слова одного профессора, что ученый, перестав творить, начинает учить. Но позже я понял, что этому не стоит верить, поскольку преподавание в университете имеет иной смысл — больший, чем просто «учить». И связано это с научной деятельностью, ведущейся в реальном времени.
Иными словами, для меня открылась простая вещь: преподаватель ценен в личном контакте. (Я это знал со школы, но запамятовал, пока сидел на лекциях и семинарах в университете.) Когда же мне пришлось бегать в поисках специалистов, способных дать мне ответ на мои «горящие» вопросы по решению научной задачи, то неожиданно для себя обнаружил смысл слова «преподавать», то есть отдавать или передавать опыт. И этот важный для меня опыт я получил благодаря общению с нашими… профессорами! Немудрено, казалось бы, но в этом процессе я стал ценить не только получение научной информации, но и всякие мелочи. Вплоть до интонации, до манеры открыто и прямо, глядя в лицо, произнести «добрый день». Случалось, одной лишь фразой или вопросом наводили меня на существенное продвижение в решении моей проблемы. Тихие и скромные… А ведь эти профессора не завлекали студентов искрометным чувством юмора, да и понятие о справедливости у них свое. И ведь не было у них никогда цели «научить каждого». Вот в чем главное отличие от школьного-то учителя! Их основная задача была и есть донести «истину» своего предмета, дать наиболее точную интерпретацию, направить и не обмануть (ибо отвечают за свои слова). И если даже профессора делают ошибки, то не боятся их признавать. А студент уже сам отвечает за полученные знания. «Умный сам поймет, а дураку и знать необязательно!», — как говорит мой научный руководитель.
Поэтому когда я уже сам встал у доски перед студентами, то понял, что перед ними танцевать необязательно, и я спокойно могу поговорить непосредственно по теме предмета.
Напоследок добавлю: преподаватель должен вызывать истинный страх и трепет, чтобы исключить в дальнейшем возможность любой даже мелкой ошибки. Перепутать «доверительный интервал» с «двойным интегралом» — немыслимо для точной науки. Все равно, что Патриаршие пруды у Булгакова назвать Чистыми. Это допустимо по Фрейду, но непростительно по Эйнштейну.
|
