|
№ 3 (4194)
январь 2007 |
Академия панэстетизма
Рубрику ведет
Елена Терещенко
Эстетика за кухонным столом
«Как же давно я лелеяла в сердце надежду сделать это именно так — с изысками! А главное — с полным осознанием происходящего, ведь именно оно, осознание, сообщает предельную остроту переживаемому, а ритуальность даже процессу пережевывания — некий сакральный смысл. Открыть окно. Всегда — недостаток свободы (не токмо “формальной”, а “неформальной” — это когда дышится легко, а дышится легко тогда, когда жизнь принимает форму моего волеизъявления, а не я — форму независящих от меня обстоятельств!) порождает потребность — открыть окно. И пусть это мгновение станет для меня окном в иное бытие!»
Примерно такие мысли вертелись у меня в голове в тот миг, когда закончилась моя жизнь на чемоданах и я готовилась к трапезе, сервируя стол хрустальным бокалом с белой розой. Испытание длилось около четырех месяцев, и все это время у меня не было чашек.
Была одна. И это было нечто. Я долго не могла понять, почему, когда я смотрю на кухонный стол, у меня возникает чувство тревоги. Напряженное самокопание не осталось без положительных результатов. Чувство тревоги посещало меня в присутствии этой емкости. В чем же проблема? Чашка — фиолетового цвета, на ней надпись: «САЭС». САЭС — не СС. САЭС — это Смоленская атомная электростанция. Даже с помощью самых изощренных мыслительных процедур я не смогла найти ответ на вопрос: а для чего эта емкость, точнее, для кого? Кого и чем САЭС намеревалась из нее поить? Была гипотеза — лошадей. Да, но… САЭС и лошади — это хорошо сочетается только как заголовок для статьи в газете «Жизнь».
Это экзистенциальная катастрофа — жить на чемоданах и пить из чашки для лошади.
Я не изображала из себя стоика и ныла при каждом удобном случае, что некие уроды в период совместного проживания извели всю хрупкую кухонную утварь в моем скарбе. Что я живу хуже, чем… боюсь несправедливо обидеть сравнением. В результате, Вселенная отреагировала парадоксально. В начале ноября у меня был день рождения. С тех пор чашки возвращаются ко мне прямо пропорционально моим горестным вздохам и театральным всхлипам. Одна краше другой. До сих пор. Я чувствую себя Иовом.
Но сообщило ли мне это ощущение свободы, выражающейся, по моей мерке, в свободе трансформировать мир по эстетическим законам? Иовом я могла бы и не стать. И что бы было тогда? Просто переезд и банальное приобретение другой посуды. Кажется, глупо делать обобщения, обращаясь к таким вещам, как кухонный стол и кухонная утварь. Но все это — человеческая жизнь. Будоражащее удовлетворение от произошедшего, конечно, связано не столько с удовольствием обладания, сколько с обнаружением в ходе обыденных событий повторения библейского сюжета и мыслью о чудесном равновесии, которое лежит в основе наших представлений и о Божественном возмездии, и о человеческой справедливости, и о гармонии в искусстве.
Я не свободна уйти от обстоятельств, но в моих силах — трансформировать их смысл. Наше знание об объекте — отменяет объект. Я бы никогда не стала Иовом, если бы не страдала от безобразного быта. Отрицание стало импульсом, открывшим путь в иное состояние. Этого не смогли бы дать деньги и вещи как таковые.
Это дает только Афродита Урания.
|
