|
№ 12 (4203)
апрель 2007 |
Рубрику ведет студентка МГУ
Полина Долина
dolpol_1@mail.ru
Ее звали Франческа
(Продолжение, начало в № 11.
В «предыдущей серии» героиня, выходя замуж, подделывает паспорт, «молодея» на 10 лет)
По счастью, родители ее второго мужа были людьми благоразумными и назвали его без затей, просто Сашей. К счастью, говорю я, потому, что через год у Чижовых (так звалась теперь Франческа) родилось сразу двое Александровичей, Митька и Витька. Дети получились крепкими и спокойными, похожими на отца. Жизнь не сулила несбыточных радостей, но текла широко и ровно…
«Страшная тайна», казалось, совсем не тяготила Франческу, как не тяготило ее бестолково-вычурное имя. Все видели ее такой, как раньше. На виду у всех она легко улыбалась приходящим друг другу на смену годам. А там, наедине с собой, у зеркала в ванной, подкатывала усталость. Ни одной морщинке не уступать без боя (гусиные лапки предательски проступают у глаз). Забыть о любимых прежде конфетах (после поздних родов непослушное тело стало тяжелеть и терять форму). «Жена у меня умница… Мы с ней теперь бегаем по утрам», — с гордостью говорил друзьям молодой подтянутый Сашка Чижов. Франческа ясно улыбалась и кивала. А к горлу подкатывала тошнота — от ранних вставаний на пробежку, в зябкой зимней темноте, от разлетающейся из-под подошв слякоти, оттого, что выбора нет и нужно, нужно, нужно быть молодой…
Теперь она все чаще бывала чем-то недовольна. На открытый прежде лоб упала умело подвитая челка, скрывая прорвавшиеся-таки морщины. Вечерами в доме Чижовых звучали раздраженные голоса или повисало напряженное молчание. Чижов стал все чаще задерживаться на работе — домой не очень хотелось. Требовали времени и ставшие необходимостью подработки — жене нужны были то мохеровый костюм, то чешские сапожки, то дубленка... Франческа знала, почему его нет, но когда он возвращался, у нее почему-то находились самые едкие, самые кусачие слова, чтобы упрекнуть его. Она понимала — о, как она понимала — что нельзя так с родным человеком… Но ведь из-за этого самого человека ей приходилось быть беспощадной к себе. Жертва требовала отмщения. Дети молча смотрели из углов все той же квартирки на ссорящихся родителей.
А потом… Ему было всего тридцать шесть, и он бегал по утрам. Но от инфаркта так и не убежал. Это было какой-то нелепой, страшной, непоправимой ошибкой. На сороковой день она сидела за столом, покрытым неуместно-веселой, с васильками, еще в прежней жизни купленной клеенкой, а в опустевшей после ухода друзей квартире передвинутая мебель торчала углами в непривычных местах и напоминала о том, чего не вернешь.
Так и сидела, отупев от выплаканных и проглоченных слез. И вдруг поняла, что наконец-то можно стареть. Что теперь не для кого быть молодой. Но никакой радости в этом не было. Потому что стареть хорошо только вместе. Она уткнулась лбом в грязную клеенку и тихо завыла.
На этом месте, будь я писателем, можно было бы и закончить. Но жизнь-то продолжалась. Хотелось того Франческе или нет, но она не умерла ни от инфаркта, ни от горя. И ей надо было поставить на ноги троих сыновей. О младших я мало что слышала — возможно, ей повезло, и они так и остались спокойными беспроблемными детьми. Но старший, Санька, вырастая, не стал крепче, кроме того, с ним трудно было общаться. Его подростковая колючесть и вечные хвори стоили матери не одной морщины: на леченье нужны были деньги, а их катастрофически не хватало… Франческа заезжала к нам пару раз после… Уже когда осталась без мужа. Пыталась что-то продавать. Губы кричали алым. В подведенных глазах билась тоска.
Когда я видела ее в последний раз, моя мама уже хлопотала о пенсии.
— А ты как, оформила?.. — спросила она — и осеклась.
— Мне до пенсии еще десять лет… по паспорту, — тихо сказала Франческа и отвернулась. Денег на то, чтоб снова поменять паспорт, у нее не было. Как и сил на десять лет работы…
Я не знаю, что с ней теперь. Помоги ей, Господи…
А то платье — ангельское, голубое — шила ей моя мама. Но это совершенно не важно…
© Оксана Игнатьева
|
