|
№ 19 (4124) |
Разговор с Александром Немировским
Находясь под неизгладимым впечатлением от поистине всенародного празднования 60-летнего юбилея со дня победы в Великой Отечественной войне, мы с удовольствием предлагаем вниманию наших читателей беседу с выпускником МГУ 1941 года А.И. Немировским. Александр Иосифович – доктор исторических наук, профессор, автор многочисленных научных монографий и исторических романов, основатель кафедры истории древнего мира в Воронежском университете, которой он руководил на протяжении 20 лет. В далекие предвоенные годы студент Немировский параллельно с учебой в МГУ занимался и в Литературном институте имени А.М. Горького. Может быть, оттого его научные тексты отличаются безукоризненным стилем, а его мудрая беседа осенена поэтическим вдохновением. Собеседник: Дорогой Александр Иосифович! В очередной раз расцвела вишня у Вечного огня напротив I Гуманитарного корпуса. Позвольте поздравить вас, воспитанника нашей Alma Mater, профессионального историка и ветерана-фронтовика, с Днем Победы и передать от газеты «Московский университет» пожелания здоровья, долголетия и «ветеранского» счастья! Немировский: Какой неожиданный подарок! Представьте себе, именно эта газета впервые открыла страницы для моих стихов. То же самое мог бы сказать, если бы он остался жив, и Коля Майоров, мой однокурсник и самый близкий друг. Увы! В Центральном доме литераторов на мраморной доске вместе с именами погибших писателей стоит и его имя. Но при жизни он печатался только в нашей университетской газете. Собеседник: Не скрою, о вашей дружбе с Николаем Майоровым я узнал заранее. Кстати, 20 мая – его день рождения, и поэтому наша сегодняшняя встреча – это и дань памяти Майорову, и другим вашим университетским друзьям. Просматривая подшивки довоенных номеров газеты, я понял, что еще с того времени у нас в университете действовало настоящее литературное объединение… А теперь о вас, Александр Иосифович… Впервые я услыхал о Немировском от своего сына, который еще в глубоком детстве, как и многие его сверстники, прочитав историческую повесть «Слоны Ганнибала», решил стать историком и, наконец, стал им. Дети очень отзывчивы на справедливость и доброту, а ведь именно «чувства добрые» пробуждаете вы в своих исторических романах. Сколько родителей должны быть вам благодарны за это! Скольких юношей и девушек привели ваши книги на порог Высшей школы! Но как вы сами пришли в университет?
Немировский: Мне кажется, что я поступил в МГУ чуть ли не с рождения, потому что я жил не где-нибудь, а на Никольской улице, и бегал в школу через дорогу, в дом, где когда-то стояла знаменитая «Славяно-греко-латинская», приютившая в свое время Михайлу Ломоносова… Наверное, еще тогда белая пыль истории просыпалась с Китайгородской стены в мою младенческую душу. Собеседник: В студенческие годы вы изучали историю чуть ли не всех войн, начиная с Пелопонесской и Пунической, а может быть, и с более ранних, скажем, схваток египтян с хеттами. И вот эта война, как она для вас началась? Немировский: Завершилась летняя сессия 1941 года. Сданы экзамены по историческим дисциплинам в МГУ и по литературным – в Литинституте им. Горького, где я также учился вместе с Колей Майоровым. А вместо каникул – война. Через неделю после ее начала студенты-истфаковцы оказались в деревне Снопоть на Брянщине. В одной избе со мной был третьекурсник Зига Шмидт. До осени рыли противотанковый ров. Ночами над нами стоял гул самолетов, но в небе – ни одного нашего. Это фашисты летели бомбить Москву. И вот она в моем восприятии того времени: Расписана каким-то Пикассо, Приобрела Москва иную емкость И спрятала привычное лицо, На миг преобразившись в незнакомку… Разбросаны железные ежи, Мешки с песком накиданы у окон. Все то, что я любил и чем я жил, Вдруг сделалось пугающе далеким. На Красной Пресне стены баррикад, Аэростаты, спящие на тросах, И лица треугольные солдат При светлячке дрожащей папиросы. Собеседник: А дальше – народное ополчение, армия? Немировский: Не сразу. Нас, четверокурсников, вернули в сентябре для сдачи госэкзаменов. Всю войну я прошел с дипломом МГУ в кармане. В середине октября мы с Колей Майоровым без вызова пришли в Краснопресненский райвоенкомат проситься на фронт. Но нам предложили – уходить из Москвы по единственно безопасному шоссе Энтузиастов. Прощаясь, мы обменялись тетрадками стихов. 2. Хранящийся в моем мозгу военный файл… Собеседник: И каков был ваш военный путь? Немировский: Если бы можно было сбросить на дискету хранящийся в моем мозгу «военный файл», он предстал бы в битвах, ожесточенных сражениях, за которыми следовали переформирования (ведь от нашего стрелкового полка осталось не более тридцати человек, среди которых ваш покорный слуга), в длительных переходах, пребывании в медсанбатах и госпиталях. Если же представить мой путь графически, то это – извилистая линия, начинающаяся у Ладожского озера и Мгинских болот. Здесь мы прорвали первую и полную блокаду Ленинграда. Отсюда наш путь шел к Великому Новгороду, затем от него в тяжелых боях – к Чудскому озеру, с возвращением в Ленинград, точнее – в поселок Лисий Нос. От Лисьего Носа – к Выборгу. На одном из отрезков пути я стал сотрудником дивизионной газеты «Вперед». Вот мое стихотворение, напечатанное на ее страницах: Где земля, вскипая от разрывов, Днем и ночью ходит ходуном, У дороги к Финскому заливу Человек лежит за валуном. Пуля с визгом ударяет в камень, Как морщину, оставляя след. Может быть, за это время сам он Станет старше на десяток лет. День умрет. Потянутся к закату, Рассыпаясь в цепи, облака. И погладит камень ноздреватый Влажная солдатская рука. Если я, суровый, молчаливый, Возвращусь в свой позабытый дом, Покажу тебе мой путь к заливу, – Пусть расскажет камень обо всем. Собеседник: Какой же эпизод этого пути произвел на вас наибольшее впечатление? Немировский: Фронтовые годы, несмотря на все страшное и тяжелое, что пришлось пережить, необычайно раздвинули мои горизонты, обогатили впечатлениями, свели с людьми в экстремальных ситуациях. Все пройденное, увиденное, пережитое стало неисчерпаемым источником вдохновения. Самое яркое вошло в мою книгу стихов «Военная память». Но вот один эпизод, связанный с моей профессией историка. Преследуя вражескую группировку, блокировавшую Ленинград, части Волховского фронта двигались к Новгороду. Стоял январь, но была редкая для этого месяца оттепель, подобно той, которая когда-то, словно чудо, спасла город от конницы Батыя. Я был в валенках и чувствовал, что горю. Наверное, у меня была температура до 40°. Город был полностью разрушен. Нетронутым стоял лишь Софийский собор. Приблизившись к нему, я увидел лежащие черные фигуры в неестественных позах. «Бред!» – подумал я, ощупывая лоб. Оказалось, что это были фрагменты разобранного немцами величественного монумента «Тысячелетие России». Я вспомнил его гордо возвышающимся…
Немировский: Фронтовой Новгород навеял воспоминания мирной университетской жизни… Я как студент-практикант – на новгородских раскопках под руководством Артемия Владимировича Арциховского, великого археолога и большого оригинала. Он обращается к студентам-первокурсникам по имени-отчеству. Он помнит их многие годы. Букву «К» он произносит как «Т», отчего у него получается, когда он обращается к своей сотруднице: «Етатерина Ивановна, вы товарная женщина» – под гомерический хохот окружающих. Собеседник: И тогда вы открыли одну из берестяных грамот? Немировский: О, нет! В ходе раскопок на Торговой стороне была выявлена толстая деревянная труба XIII века. Из патриотического любопытства я глотнул из нее. Вскоре в «Известиях» появилась заметка «Первый водопровод в Европе». Вернувшись в Москву, я обратился за разъяснением к моему бывшему учителю географии, а тогда – профессору, будущему академику Михаилу Николаевичу Тихомирову. «Шура, – сказал он мне, улыбаясь, – это не русский водопровод, а немецкая канализация. Сохранился запрос Готского двора о выделении участка для этого сооружения». Вот такая история! 4. Мое 9 мая. Собеседник: И вы, конечно, помните свое 9 мая? Немировский: Боюсь вас разочаровывать, но это было так. На заре я вышел за ворота госпиталя, в котором находился на излечении, с целью побродить по окрестностям. Это было в силезском городе Нейсе, на реке, которая стала границей между Польшей и Германией. На улицах – ни души. Неправдоподобная тишина. И только в голове роятся стихи немецкого поэта Рильке, полюбившиеся мне еще до войны. Вдруг вдали показалась военная колонна. Когда она приблизилась, я увидел, что это немцы, в форме, без оружия и без охраны. Отделившийся офицер спросил меня, где находится штаб, чтобы сдаться. Я ему показал направление к штабу и тотчас же обратил внимание на листовку ярко-красного цвета, приклеенную к стене: «Сообщение о безоговорочной капитуляции Германии». Представьте себе мое состояние. Бешено колотящееся сердце. Желание обняться, поделиться ликованием. Но с кем? Не с немцами же, ищущими, кому сдаться? И взгляд мой нащупал брошенный велосипед. Я вскочил на него и погнал по пустой улице, развивая невероятную скорость. Все мои силы, все напряжение ушло в движение ног, я вскоре обогнал немецкую колонну, которая все еще блуждала в поисках штаба. Вскоре я узнал, почему город пуст. Вся наша армия, в том числе и мой полк, двинулись на освобождение Праги. На том же велосипеде вместе с солдатом – соседом по госпитальной койке, мы пытались догнать наших. Но рана дала о себе знать, пришлось вернуться в госпиталь. Там ждала армейская газета с приказом о награждении меня орденом Красной Звезды. 5. Прости меня за то, что я живу… Собеседник: Александр Иосифович! Вам пришлось пережить в жизни долгую и изнурительную войну. Вам досталось счастье ощутить вкус Великой Победы. Что должен чувствовать человек в таком положении? Немировский: Знаете, Владислав Васильевич, наверное, у каждого это по-своему. Скажу лишь о себе… В 1941 году я подарил Коле Майорову из своего незаконченного стихотворения одну строку: «Еще не выпал мой последний снег…». Он ее использовал в своей несохранившейся маленькой поэме, содержание которой известно лишь по пересказу нашего общего друга, студента физфака Виктора Болховитинова – поэта, тоже сотрудничавшего с газетой «Московский университет». Снег 1942 года оказался для Коли последним. Но он мог стать последним и для меня... Вернувшись с войны, я написал: Прости меня за то, что я живу, Что я домой вернулся после боя, Что я топчу зеленую траву, А не лежу недвижно под травою.
Собеседник: Наверное, «чувство невольной вины как движущая сила жизни» характеризует по-настоящему совестливого человека. Большое вам спасибо, Александр Иосифович, за «вдохновенную» беседу. Сегодняшнюю встречу мне хотелось бы завершить цитатой из одного вашего исторического труда об античности: «Человечество несет на себе античность, как драгоценную раковину, из которой оно вышло. И трудно себе представить, что когда-нибудь с нею придется расстаться. И дело здесь не только в прочности самой структуры, постоянно обновляемой и наращиваемой в результате археологических открытий, но в том, что античность, благодаря неповторимой соотнесенности понятий «природа» и «культура», навсегда останется неповторимым идеалом». В этих ваших словах мне импонирует «идеализация античности» через «неповторимость» соотнесенности понятий «природа» и «культура» в данном случае. И если формулировать общественные идеалы на будущее, то, по-видимому, поиски будут сосредоточены в «неповторимо-оптимальной» соотнесенности Природы и Культуры. В этом спасение. В заключение встречи позвольте пожелать вам, Александр Иосифович, хорошего здоровья, новых собеседников и, как всегда, много читателей всех возрастов. В статье использованы фотоматериалы Комнаты боевой славы исторического факультета МГУ |
||||||||
