|
№ 4 (4195)
февраль 2007 |
Академия панэстетизма
Рубрику ведет
Елена Терещенко
«Где красота, там доброта?..»
Все умствования на предмет, что в большей мере делает человека человеком — «прекрасное» или «доброе», своей подоплекой имеют вопрос о свободе. Звездное небо над головой — подавляет, моральный закон внутри — возвышает: уж если человек, всецело зависимый от природных законов, в чем и свободен, по Канту, то только в том, выбрать ли ему себя как аморальное или моральное существо. В восточной культурной традиции связь между нравственностью и свободой обоснована тем, что рост самосознания способствует освобождению от природных законов как таковых. Например, когда йог переходит на прановое питание, он становится независимым от потребности принимать пищу.
Зависимость от эстетического воздействия преодолеть не так просто: она не объяснима и не подвластна рационализации. Тогда — так рассуждает охочий до власти над природой прагматик-европеец, найдем ей разумное применение — обяжем спасать мир и т. д. Например, быть возвышенной, как звездное небо над Кенигсбергом, которое созерцал философ: помимо чисто визуального эстетического эффекта, эта картина не может не порождать рефлексию на предмет конечности человеческого бытия перед лицом Вселенной. Всевозможные формы, воздействующие лишь на органы чувств, но не пробуждающие самосознания, в связи с этим переходят в разряд красоты невозвышенной, неодухотворенной. Могут ли быть «возвышенными» обои? Пожалуй, нет. Страсть к красивым обоям называется мещанством и по своей сути ничем не отличается от страсти к изысканным яствам, именуемой чревоугодием. И это все — «природа» и суета сует!
Подстпудно в этих рассуждениях уже намечен ответ на вопрос, что делает человека человеком в означенном смысле расширения сферы независимого самоопределения. Одни, чтоб оправдать прекрасное, развивают идеи, что создание эстетических форм и есть освобождение. Но творчество — это творчество, а красота — это красота, будь она возвышенна или нет, и увязать ее со свободой путем подмены понятия не удается. Другие склонны разделять «прекрасное» и «красивое»: первое они видят лишь в возвышенной красоте, а второе оставляют на долю обоев. Очевидно, забывая о том, что все равны перед лицом «материи»: и эстетическое событие, и добрый поступок, и возвышенное чувство оформляется в мире объектов: чтоб накормить голодного, необходима колбаса, весьма материальная по своей сути, равно как и цветы, возлагаемые в знак благодарности на могилу героя.
И кстати. Я сомневаюсь в том, что кроманьонец смотрел на Млечный путь и думал: Вселенная — расширяется, а мои дни — убывают... Стоит признаться: он просто ловил кайф, получал эстетическое наслаждение. И нет ничего более морального, чем позволить человеку наслаждаться — свободно, будь то звездное небо, поэма, голые девушки или обои. Потому что никто, если только он не в состоянии сотворить Млечный путь, не может построить человечество в дружные ряды и обязать к добру. А истина, утверждающая вторичность красоты (уж будто ей без доброты совсем никак), необходима, именно в силу того, что не бесспорна. Стоит почитать ее, чтоб не увидеть мир периода упадка — без плюрализма мнений и свободы самоопределения.
|
